В поисках священного. Паломничество по святым землям

Утром я отправился на мессу в часовню, которую построил Франциск Ассизский. Атмосфера здесь оказалась невероятно живой. Все было пронизано аурой чистоты и энтузиазма. Люди до сих пор поклонялись святым и собирали реликвии в качестве оберегов. Но во всем этом чувствовался пробел, ностальгия по тем временам, когда эти места действительно что-то значили для целого мира. Да, люди служили этим святым, но внутри ни у кого не возникало желания уподобиться им хоть в чем-то. Места паломничества были слишком возвышенными, слишком покинутыми, и вера в неизъяснимое испарилась с возникновением нового мира, несущегося все быстрее и быстрее, множащего объекты потребления и доступные каждому возможности. Идеал монашества погиб, остался только замаранный веками образ.

Во время путешествия по Франции мы однажды остановились с группой монахов-цистерианцев. Им запрещалось разговаривать друг с другом, но общение с гостями не возбранялось. И они бесконечно долго говорили с нами. Однажды вечером мы испекли сластей и угостили пару монахов, заглянувших в хоспис. В течение следующих двух недель они каждый вечер приходили за добавкой. Но продолжали жить по старым порядкам. Каждый вечер, приходя в монастырь, мы находили накрытый для нас стол. А в один из вечеров двое монахов вошли в нашу комнату и стали расспрашивать нас о нашем видении теологии. В конце мы вместе помолились. Каждый день я видел одного и того же человека – он нервно ходил вдоль стены, погруженный в себя так, словно грезил о чем-то давно ушедшем. Еще там был старик с длинной бородой. В его глазах был особый блеск – глядя в них, ты убеждался, что ему удалось совершить некий внутренний прорыв. Он работал привратником и каждый вечер приветствовал нас долгим, раскатистым О-О-О-М-М-М.

Перед отъездом мне удалось получить аудиенцию аббата этого ордена. Мы встретились в одной из каменных комнат, расположенных рядом с часовней, посреди которой стоял большой деревянный стол. Мы ходили вокруг да около, не в силах понять, кто какую роль должен играть в этой игре. И когда он сказал мне, что «все мы лишь маленькие ничто, блуждающие во тьме в поисках света», я молча опустил голову. Мы все заблудились в притворстве своих религий. Я просто поблагодарил его и попрощался. Я навсегда запомнил этот момент и этого человека. Это вызвало к жизни воспоминания о бесчисленных жизнях, прожитых в бесчисленных монастырях. Какая польза в том, чтобы пытаться совершить то же самое, но в другом обличии? Это все равно, что быть проданным в другую бейсбольную команду.

…После обеда я пришел в церковь Святой Клары. Когда я оказался у алтаря, зазвонили колокола, сообщая о том, что двери вот-вот закроют. Я остался там в медитации. Я слышал, как затворяют двери, но мне было все равно. Я мог остаться там на всю ночь, и мне было невероятно уютно – не требовалось даже пытаться как-то выстраивать реальность. Не знаю, сколько времени я провел у алтаря. Поднявшись наконец, я направился к тяжелым металлическим дверям. Одна из створок оказалась приоткрытой. Кто оставил ее незапертой?.. Да это и не важно.

Улицы были пусты. Я прошелся по городу, освещенному последними лучами заходящего солнца, и постучался к Ремо. Он отворил двери и повел меня наверх – миновав пару лестничных пролетов, мы оказались на чердаке, где и располагалось его жилище. Он жил в небольшой комнате с голыми стенами, в одной из которых располагалось окно – из него была хорошо видна гора. Некоторое время мы сидели в тишине, которую нарушили слова Ремо. Он был рад, что я зашел. Он спросил, люблю ли я пасту. Я не из тех, кто отказывается от еды, и сказал «да», решив не упускать возможности подкрепиться. Он сполоснул пару поблекших бокалов и наполнил их вином. Было время, когда я – если меня куда-то приглашали – страстно ждал каких-то значительных событий. Я ждал мистических встреч, на которых мы могли бы вспомнить друг друга в прошлых жизнях, ждал религиозных встреч, думая о возможности спасения или исцеления, порой думал об эротических встречах, желая страстной любви. Теперь же я понимал, что – за исключением ритуалов, восстанавливающих наши разрушенные связи, – ничего на самом деле не происходит и никогда не произойдет.

Ремо поставил тарелки с пастой на импровизированный столик. Я сидел на краю дивана, а Ремо разместился на коробке, стоявшей на голом полу. Вдоль стены стояли стройные ряды пустых бутылок. На полке была пара синих пластиковых стаканчиков, две банки стручковых бобов и помятый пакет с пастой. Пока мы вкушали еду, над столом кружили две мухи, чье жужжание немного раздражало. Пустые глаза и тонкий нос моего друга указывали на вселенскую усталость, которая навалилась на него тяжелым валуном – и он осознанно принимал это.