В поисках священного. Паломничество по святым землям

Когда я открыл глаза, она была уже на ногах. Ила улыбалась. Мы пили чай, сидя у окна. Она протянула мне лист бумаги. На нем была написана суфийская поэма «возлюбленным». Она дала мне немного денег на обратную дорогу.

Было еще рано. Я намеревался сесть в первый же автобус и был готов на все, ожидая встречи с кармической неизбежностью. Я шел по одной из узких улиц. Воздух был все еще прохладным. Солнце только-только показывалось над Иудеей. Я свернул за угол. И не успел пройти и шести шагов, как споткнулся о какой-то предмет. Это была моя заплечная сумка – документы, бумажник, деньги и блокнот были на месте!

Рабби

Я вернулся в «Палм» и сразу же позвонил Рубену, объяснив, почему не явился днем ранее на ужин. Мы договорились встретиться после обеда в иешиве, а вечером отправиться к нему домой. Я вернулся в комнату, упал на койку и на несколько часов заснул мертвым сном.

Большинство студентов иешивы были американцами. Все они носили ермолки, но следы американской культуры были все еще видны в образе каждого из них: голубые джинсы с радугами, длинные волосы с хвостиками, хиповские разговоры. Один из них рассказал мне, что согласился остаться в иешиве только при условии, что ему позволят и дальше соблюдать макробиотическую диету. Однажды он заболел, и ему принесли миску куриного супа, от которого он не смог отказаться. Тем более что это была мицва. Он съел суп и вскоре поправился.

Я имел беседу с другим студентом иешивы. Он был, мягко говоря, крупным человеком, примерно шесть на шесть футов. Джинсы его были увешаны радугами. «Меньше всего в жизни я был готов принять тот факт, что я – еврей, и у меня еврейская душа, и это мой путь, – рассказывал он. – Один мой хороший друг привел меня сюда. Шесть месяцев подряд я боролся с этим, сопротивлялся и всячески уклонялся. Но, в конце концов, я сдался. Я не стану рассказывать тебе, через что мне тут пришлось пройти – одежда, еда… Я даже не знаю, останусь ли я здесь навечно, но я точно тебе говорю: эти люди – самые клёвые, самые благородные из всех, с кем мне приходилось тусоваться. Здесь все – одна большая семья, и это прекрасно, просто великолепно».

Один из преподавателей был выходцем из Гарварда и чем-то напоминал мне учителя истории в моем седьмом классе, мистера Уинклера. Он сокрушался над тем, что люди вроде меня, с моим образованием, не знают самого главного о своей собственной религии. Мы вступили с ним в интеллектуальную перепалку. Выкуривая сигарету за сигаретой, он рассказывал мне о том, что древние индийские писания на санскрите выросли из источников, написанных на иврите, а «Брахма» вообще происходит от «Авраама». Я сказал, что мне теперь безразлично – кто, откуда и куда пришел, но в ответ он всучил мне полнейшую библиографию этого вопроса и предложил место в своей исследовательской группе. «Ха Шем[34] возвращает своих заблудших детей домой. Эта иешива станет великой школой», – сказал он.

Я сказал, что тронут его предложением, но в Штатах у меня остались нерешенные дела. Ему наше общение в целом показалось забавным, особенно в той части, где разговор переместился в академическую сферу. Я сообщил ему, что в Америке образованные люди с научными степенями впадают в отчаяние от того, что денег на жизнь решительно не хватает, и многим приходится работать на такси, а не за кафедрой. Он слегка засмеялся, сделал смачную затяжку, и сказал: «Все деньги – у Ха Шема. Нужно всего лишь знать, какой танец сплясать, чтобы получить их».

Ночь я провел у Рубена. Я проснулся рано и почти сразу начал медитировать, а где-то на горизонте моего сознания были слышны звуки молитв, которые Рубен читал на иврите. Жена и дети еще не вернулись, и раковина в кухне была завалена грязной посудой. Он даже не умел готовить. Это было обязанностью жены. Вместе мы сытно позавтракали готовыми продуктами – баранки, йогурты, сыры, апельсины, финики и тому подобные яства. Рубен сообщил, что в обед я смогу повидаться с рабби, основателем иешивы.

Рабби сидел в кресле, откинувшись назад. Из-под черного пиджака выступал круглый, обтянутый белой рубахой живот, одежды порваны в знак скорби по ушедшему недавно отцу. Влажные губы его были слегка опущены, и он то и дело чесал или тер себя. Рабби смотрел на нас глубоко посаженными глазами, а крупное лицо его покрывали морщины, однако выглядело оно при этом довольно молодым. Он осмотрел меня с ног до головы, а потом жестом усадил в кресло напротив себя.

Я выразил соболезнование по поводу смерти его отца, как наставил меня перед встречей Рубен, и рабби принял мои слова. Ученики, все как один похожие на него в молодости, одетые в одинаковые одежды, сидели возле учителя полумесяцем. Он был похож на доброго дедушку с хорошим чувством юмора.