Комната Рамакришны была проста и пуста. Здесь сохранилась кровать, на которой он сидел, общаясь с учениками. На стенах висели изображения его и Шарада-деви, его жены, которой он поклонялся, почитая ее так же, как Божественную Мать. Были также изображения главных учеников, продолживших его миссию. И хотя в комнате было много людей, атмосфера была легкой, разреженной.
На полу в позе лотоса в глубокой медитации сидели представительные люди в белых рубашках и строгих брюках. Я сел рядом с ними. Они были совершенно спокойны, и казалось, могут оставаться в таком положении часами. Здесь ощущалась атмосфера совершенной потусторонности, точно такая, как в присутствии Ананды Майи Ма.
Здесь воедино сливались утонченность и ужас Матери, вызывая труднопреодолимое желание соблюдать садхану и вести жизнь, полную любви. В комнате явственно ощущалось присутствие Мастера. Бесконечные формы воплощенного существа — полуобнаженное тело, намазанное пеплом, соборы и гроты, поклонение во Вриндаване и не-служение медитирующих буддистов и йогов — все это было детищем Матери. Она давала каждому по потребностям его, заполняя собой пространство, словно воды Ганги. Она была Матерью всего сущего, и в то же время не имела образа, была бесформенной тишиной, цветением абсолютной любви. Была она и страхом, эротикой, несдержанной многорукой богиней, сжимающей свои орудия в безумном танце:
Тируваннамалаи
Ашрам Рамана был тих и спокоен. В темноте ночи была видна гора Аруначала, возвышающаяся над городом. Аруначала была воплощением Шивы, а сам город — местом, где Рамана Махарши пребывал в безмятежном небытии. Я помнил его слова:
Здесь растворяется иллюзорность любой деятельности, а вместо мыслей возникает один-единственный вопрос: кто этот некто, который думает? И вопрос этот подводит тебя на грань подлинного желания.
Ночь я провел в ашраме, а днем изображал паломника, посещая святыни Раманашрама, мандир Дурги через дорогу от ашрама и малоизвестную могилу исламского святого Хаджи, находящуюся на окраине города. После обеда, проделав непростой горный переход, я оказался у резных стен храма Аруначала-Ишвара. В лучах послеобеденного солнца стены казались небесно-голубыми, их арки были устремлены вверх, словно трезубец Шивы-Вседержителя. Внутри комплекса стояли небольшие храмы детей Шивы — Ганеши и Картикеи. В полумраке коридоров внутри храма стояли лингамы Шивы. Пустота, погруженная во тьму, пробуждала первобытное сознание, которому становилось доступно изначальное значение лингамов.
В центре располагался самый высокий из них, и вокруг него ходили священники и паломники, возлагая огни и цветочные венки. Звон колокольчиков и шорох шагов эхом разносились по окружающему пространству.
Покинув храм, я безуспешно пытался спросить дорогу, пока компания детишек не привела меня к дверям небольшого коттеджа на одной из прилегающих к храму дорожек. Я был смущен и не хотел стучать, но дети стали кричать «Рам, Рам!».
Дверь открыл человек, в котором я сразу же распознал йога — по тюрбану из тряпья, обмотанного вокруг головы. Он выглядел моложе, чем на фотографиях, а голос его звучал высоко и благозвучно. Он проводил меня в дом с улыбкой. «Садись прямо здесь», — он указал мне место. Я сел. Он зажег свечу и поставил ее прямо передо мной. Затем вернулся в свое кресло. Впрочем, то, что поначалу я принял за кресло, оказалось просто большой стопкой старых газет. В комнате было темно, но я все же заметил, что пол почти по колено завален старыми газетами. По комнате бесшумно ходила собака, размахивая коричневым хвостом. Йог Рамшураткумар, тайный святой Тируваннамалаи, сидел, помахивая веером. Я, конечно, заблаговременно отослал ему телеграмму, сообщая о своем визите, и все же был поражен, что эта встреча состоялась. Внезапно во всем городе погас свет, и мы остались наедине, освещаемые светом небольшой свечи.