В поисках утраченных предков (сборник)

Румянцев шлет и шлет мне вощеные конверты с делами моих предков. Вот они судятся с соседями, вот делят после смерти отцов земли и имущество, вот дарят монастырю пятнадцать крепостных крестьян, а через несколько лет по решению Молдавского дивана «цыган вместе со всем приплодом» предписано отдать детям умершей первой жены, поскольку цыгане – часть ее приданого; и цыгане изымаются у монастыря и отдаются по назначению, но монастырю Святого Гроба Господнего в селе Флорешты в качестве компенсации отрезается часть боярской земли, примыкающей к монастырским угодьям…

Материнская ветвь древа упирается в конец XVI века, доходит до великого логофета Петрашки, насчитывает одиннадцать колен – мог ли я мечтать об этом, начиная ретроразведку! Такую длинную цепочку подарил мне тамбовский дед-химик Бузни, чьи родовые дворянские документы много лет хранились – если по прямой – в километре от моего дома. Эх, кабы иметь специальное устройство, которое помогает искать по принципу «холодно-горячо». Назвал объект поиска – и пошел, допустим, по Невскому проспекту…

Семьдесят персонажей возникло из прошлого – часть из них томится в безвестности, я не знаю, куда их отнести. «Подождите, найдем вам место, – я записываю материнских предков в камеры-квадратики. – Найдем и ваших родителей, и детей. Посидите пока здесь…».

Компьютер начинает трещать по швам, я запутываюсь в нем и подумываю об элементарной картотеке, наподобие каталожного ящика. «Монолакий, – бормочу я, не зная, куда приспособить обнаруженную персону. – А теперь он, видите ли, Эммануил. Или вот Костакий, он же Константин. Меняют имена, как какие-нибудь рецидивисты. А судейские работники Бессарабской губернии, между прочим!»

– Дядя Дима, Эммануил – это вообще еврейское имя, – просвещает меня племянник Димка, которому почему-то кажется, что в нем есть доля еврейской крови: уж больно он сообразительный, предприимчивый, ездит на «мерседесе», и завод его процветает.

– Ну и что? Молдаване же православные…

– Могли быть и выкресты, Ленин вот, например, из выкрестов по материнской линии.

– Балда! Евреи потомственными дворянами не бывали. У них свой ранжир – кто от какого колена произошел: Левиты там разные…

– А может, по линии Каралис? – не унимается племянник. – Вот вы говорили, бабушка по отцу была Высоцкая. Это вообще-то польско-еврейская фамилия…

– Если ты очень хочешь, я подыщу тебе письмецо, из которого следует, что ты – подкидыш, ведущий родословную от царя Соломона. А пока не сбивай меня с толку. Бабушка Ольга Николаевна крестила детей в православной церкви! И про нее саму в церковных документах сказано: православная!

– Тоже могла быть из семьи выкрестов, – уже менее напористо рассуждает племяш. – Некоторые евреи специально принимали христианство, чтобы их не притесняли – детей в университеты устроить, поселиться в больших городах за чертой оседлости…

– А в советском свидетельстве о смерти моей бабушки записано «русская»! Ладно, я тебя понял – если по нашей линии не найдем, то разыщем евреев по линии твоего отца Скворцова. Вполне может быть, что он Скворцович. Подозрительно умный у тебя батя.

– Не, дядя Дима, вы напрасно смеетесь, – стоит на своем племянник, – доля еврейской крови никому не помешает…

– Подыщем! И ты будешь обрусевший еврей!

– Обрусевших евреев не бывает, – со знанием дела произносит племянник. – Этот библейский народ почти не ассимилируется… – Он начинает рассказывать, что читал и где что вычитал.

Странное дело: племянник, наверное, уже миллионер, а читает исторические книги, в древнекитайскую философию окунается, даже в театр ходил, если не врет. И принципиально к компьютеру не прикасается, не хочет и знать, как он включается. Вообще за последние десять лет прямо на глазах поумнел. До этого все только хихикал да умничать пытался и вдруг – поумнел. Н-да… С чего бы это?

– А вот тетя Вера рассказывала, что вашего с ней отца в семействе Бузни принимали за еврея, – не унимается Димка, – и противились браку бабушки с ним.

– Знакомая песня. Я тебе лучше расскажу другое – как его, подростка, с криком «Убью жиденка!» загнал в Тамбове на колокольню пьяный казак с шашкой наголо. И прежде чем рубануть сплеча, потребовал спустить штаны, желая, наверное, убедиться, что перед ним еврейский юноша. Отец выполнил просьбу, и казак вытаращил глаза: «Тьфу, дурак! Что ж ты бежал, если не обрезанный?» Действительно, чего бежать, когда на тебя прет восемьдесят кэгэ пьяного мяса с шашкой наголо!

– Этого рассказа я не слышал, – усмехается племянник, которого я целую зиму таскал в детский садик на Старо-Невском.

Зима была холодная, племянник тяжелый, и я часто опаздывал к первому уроку…

– Поживем – увидим, – обещаю я. – Может, и еврейская кровь всплывет, может, еще какая. Всё что будет – наше.

На этом мы и заканчиваем разговор. А я сижу за столом, смотрю на разложенные бумаги, и мои мысли, как рыбки в аквариуме, двигаются в разных направлениях.

…Что определяет национальность – язык или кровь? И зачем Господь Бог придумал национальности? Не могу знать! – как отвечали в царской армии. Но догадываюсь, что притеснять любую из них – все равно, что пытаться притеснять Господа Бога, разделившего по своему усмотрению народы. Господь их создал, а ты с Ним нагло пытаешься бороться: нет, мне не нравится то, что Ты создал! Я буду воротить нос от Твоих созданий и попытаюсь вытоптать отдельные Твои цветочки, которые мне особенно досаждают своим цветом, запахом и формой лепестков.

Надо ли говорить, чем такая борьба может кончиться? Уж если бороться с властью, все равно, что писать на высоковольтные провода – неудобно и результат предсказуем, то что говорить о борьбе маленького цветочка с Садовником…

Или взять другой аспект такого бунтарства: борешься, например, как последний ишак всю сознательную жизнь, допустим, с евреями или цыганами – ну не нравятся они тебе: и носы не курносые, а с горбинкой, и глаза не того цвета, и шибко быстро соображают, что им на пользу, а что нет. Ругаешь на каждом углу, чтобы все знали, что это за вредный народец, треплешь себе и им нервы, замышляешь по ночам, как бы укоротить врагов, чем бы досадить им побольнее, и двадцать лет борешься, и тридцать, и пятьдесят, а к концу жизни вдруг обнаруживаешь, что твой прадед по материнской линии был вовсе не поляком, а польским евреем по фамилии Коцубинский, а бабушка отца была выкуплена из цыганского табора за большие деньги купцом Ножиковым, чью фамилию носишь и ты, и твои внуки.

И что ты на заоблачном рандеву скажешь своим прадеду-еврею и прабабушке-цыганке? С какими глазами ты к ним явишься? И какую горечь испытаешь от бессмысленной растраты сил и нервов? А прадед твой, накручивая пейсы на палец, будет молча смотреть мимо тебя и горестно кивать головою… И бабушка твоего отца закроет лицо руками, и задрожат ее плечи: «Ох, внучек, зачем ты сам себя изводил! Ведь мы с тобой одной крови!..»

Мысли-рыбки виляли разноцветными хвостами, и мне уже трудно было понять, кого я ищу: предков или себя?

…Одно ясно: хвалиться своими корнями так же нелепо, как двоечнику хвастаться школьной золотой медалью деда. Ты-то кто?..