В поисках утраченных предков

— Стойте здесь, а еще лучше идите туда, — сказал яхтсмен, не удостаивая маму ответом и показывая палкой за здание яхт-клуба. — Второй причал. Я подойду к нему.

Дядя Жора ходил по упругим доскам причала и нервно курил папиросу. Под ногами текла Нева. Отец держал мать под руку и советовал ей смотреть не в щели досок, а на невский простор, на чаек или на подъемный кран, который тянул на берег легкий катер явно с претензией на звание разъездного: маленькая рубка с ветровым стеклом, штурвал, мачта и бронзовая завитушка винта под кормой.

Наш белый катер, вырезая пенистую дугу, с мягким урчанием подкрался к пирсу и дал задний ход.

— Обрати внимание, Жора, он прошел по траектории вопросительного знака! — крикнул отец, оборачиваясь к брату. — А, как тебе это нравится?

— Надо брать, — кивнул дядя Жора. — Какие, к черту, вопросы!

Катер терся автомобильными покрышками о брус причала, удерживаясь против течения, и бородач, открыв дверь рубки, махнул нам рукой и показал на сходни, которые следовало положить, если мы побоимся шагнуть через расползающуюся щелку.

Я скакнул на палубу и подал дяде Жоре крепкую доску с наколоченными планками. Взяв мать за руки, словно они водили хоровод, отец с дядей Жорой завели ее на борт. Мы поднялись в просторную рубку, и катер, взревев двигателем, упруго пошел против течения — на этот раз плавной дугой, распрямляя прежний вопросительный знак.

— Объясняю, — сказал бородач-яхтсмен, накручивая маленькое симпатичное колесо штурвала. Он насуплено сидел в вертящемся кресле с низкой спинкой и подлокотниками. — Длина — пятнадцать метров, шесть спальных мест, дизель — сто лошадей, топливные баки — пятьсот литров, крейсерская скорость — двенадцать узлов… Там есть откидное сиденье — посадите даму.

— Элечка, садись…

Дядя Жора откинул мягкое сиденье на задней стенке рубки, и мать села, скинув с головы платок и расстегивая пальто.

Катер плавно сменил курс, нас подхватило течение, и мы увидели распахнутую горловину залива.

Яхтсмен приподнял деревянную лаковую крышку:

— Здесь ящики для лоций и навигационных карт. Здесь, — его вытянутая рука указала на шкафчик, и я различил прячущуюся под рукавом татуировку, похожую на картинку с пачки папирос «Север»: восходящее солнце, которому не суждено взойти, — навигационные приборы — компас, бинокль, секстант. Это приборы двигателя. — Он пощелкал грязными ногтями по красивой панели. — Спускайтесь вниз, посмотрите носовую каюту.

Я первым успел юркнуть по сбегающим вниз ступенькам и нажал на никелированную ручку двери.

Новый плащ, костюм и водолазка, которые я собирался купить с заработков на практике, стали казаться мне ничтожным пустяком, глупым переводом денег. Если нужно, я отдам всё, только бы отец с дядей Жорой купили этот замечательный катер. Где они такой откопали? Это же сказка! Сужающееся к носу купе с четырьмя полками, световой люк над головой, зеркала!

— Пожалуйста, — открыв еще одну дверцу, гордо сказал дядя Жора, — камбуз! Плитка с баллонами! Шкафчики для провианта!

— Почему так чесноком пахнет? — спросила мама.

— Это черемша, — сказал отец, вглядываясь в открытую стеклянную банку на столике в камбузе. — Помнишь, в Сибири сколько ее собирали? Особенно в последней экспедиции…

— Да, — весело откликнулась мама. — Надо же, и окошко на кухне есть.

— Люк! — поправил дядя Жора. — На камбузе! Привыкай к морской терминологии!

— А где же э… гальюн? — спросил отец. — И обещанный душ?

— Наверное, в корме. — Дядя Жора быстро поднимался по трапу, придерживаясь за никелированный поручень.

Мы спустились из рубки в шум машинного отделения. Катер стало слегка покачивать, и двигатель прибавил обороты. Мама поморщилась.

Туалет и душ находились за полиэтиленовой шторкой.

— Это несолидно! — крикнула мама, поворачиваясь к отцу. — Надо что-то непрозрачное повесить.

— Повесим! — покивал отец, сдерживая восхищенную улыбку. — Жора, верстачок с тисочками! А? Как тебе это нравится?

— Немцы есть немцы! — крикнул дядя Жора, открывая следующую дверь в корме. — Идите сюда! Еще одна каюта!

То, что дядя Жора назвал каютой, напоминало скорее проходной отсек с двумя мягкими кожаными лежанками по бортам. Но уютно. В отсеке было тепло, значительно тише, и линолеумный пол слегка подрагивал под ногами. Я подумал, что неплохо бы мне иметь здесь свой уголок. Могу матросом. А если подучиться, то и механиком.

— Это ют!

Дядя Жора открыл дверцу на палубу, и мы увидели пенистую шумящую воду за кормой.

— Ой, чайка! — сказала мама, высовываясь в дверцу. — Летит прямо за нами. Вон еще одна! И еще!

— Настоящий пароход! — отец приобнял мать за талию и тоже высунулся. — Это наши чайки, они всегда летят за кораблями…

Они заслонили собой проход, но я успел схватить глазами и чайку, и удалявшиеся постройки яхт-клуба, и отблеск солнца на серой воде и подумать, что в мое отсутствие между родителями произошла серьезная размолвка, но сейчас трещина сужается, и катер должен помирить их.