В поисках Великого хана

Буэносвинос был благодарен прежнему «человеку в рваном плаще» за то, что он не забыл его постоялый двор и доставил себе тщеславное удовольствие поселиться в большом зале нижнего этажа, которым он в дни своей нищеты любовался, как недоступным ему помещением, где могли останавливаться только иностранные каноники, важные купцы и прочие не менее состоятельные лица, проезжавшие через Кордову.

Король и королева снабдили его грамотой, где говорилось, что алькальды должны предоставить ему бесплатное жилье в каждом городе и снабжать его продуктами по обычным ценам; но он предпочел поселиться за плату со своими двумя слугами в той самой гостинице, где жил в дни бедности. Буэносвинос называл его дон Кристобаль и счел нужным дать понять Беатрисе, что теперь никто не должен называть его иначе, даже те, кто связан с ним самыми близкими отношениями. Их высочества повелели ему именовать себя доном, и всем следует этому повиноваться.

Они даровали ему еще многое другое и, между прочим, — верховную власть в тех отдаленных странах, откуда он собирается вывезти груженные золотом корабли. Впрочем, на этом Буэносвинос особенно не останавливался. Он уже не решался насмешливо говорить об этом путешествии к землям Великого Хана, которое еще несколько лет тому назад служило ему поводом для веселых шуток. Он опасался, как бы могущественный мореплаватель не припомнил ему его шутливых обещаний отправиться вместе с ним и не заставил его выполнить их, пользуясь королевскими бумагами, где предписано повиноваться дону Кристобалю.

Наверху, в большом выбеленном известкой зале, с двумя причудливо вытканными коврами, распятием, висящим на стене, креслами кордовской кожи и кроватью с пологом из мавританской ткани, встретила Беатриса своего возлюбленного и в первое же мгновение почувствовала в нем какую-то отчужденность.

Он казался другим: постаревшим, с совершенно седой головой, но словно выше ростом, может быть потому, что он держался очень прямо, а не сутулясь, как в те времена, когда он проводил целые часы за столом, читая или рисуя. Его движения стали важными, несколько повелительными, как будто отныне он уже всегда будет вправе ждать повиновения от окружающих.

Молодая женщина сразу заметила его новый наряд. На нем, как на придворном богаче, были башмаки из дорогой кордовской кожи, тончайшего сукна штаны и расшитый камзол. У пояса он носил шпагу, даже в комнате. Он был Королевским офицером. На груди его она увидела цепь — двойной ряд зерен амбры.

Он вечно твердил ей, что из пристрастия к духам ему хочется иметь это ценное украшение, и жаловался, что бедность лишает его этого удовольствия. Едва он успел получить при дворе кое-какие деньги в счет суммы, которую Сантанхель собирался переправить для него в Севилью своему компаньону Пинело, он поспешил удовлетворить свою страсть к украшениям. Теперь во время плавания, когда его будет раздражать зловонное скопище людей на маленьком корабле, ему надо будет только наклонить голову, чтобы немедленно насладиться никогда не выдыхающимся запахом своего ожерелья.

После этого осмотра, длившегося всего несколько мгновений, Беатриса страстно обняла его и, не встретив губ, поцеловала в щеки. Он спокойно ответил на ее ласки, поборов в себе, после краткого колебания, пробудившиеся чувства.

Он, казалось, забыл о Беатрисе и занялся исключительно сыном, цеплявшимся за юбку матери. Он взял его на руки, любуясь им, словно за те месяцы, что он его не видел, мальчик значительно изменился.

Сейчас он представлял себе своего сына, вознесшимся на большую высоту. Это уже не был тот оборванец Эрнандико, который ползал на четвереньках по утоптанному земляному полу в домишке одного из кварталов Кордовы, где жило только простонародье. Если он с победой вернется из путешествия, Эрнандо будут называть доном, как отца, и кто знает, какие почести и богатства ожидают его еще в отроческом возрасте.

Родители сели и кожаные кресла, и дон Кристобаль, взяв Эрнандо к себе на колени, пристально разглядывал его. Малыш, ошеломленный богатой одеждой, душистым ожерельем и шпагой со сверкающим эфесом этого человека, которого он всегда видел дома одетым в темное платье, смиренным и печальным, робко смотрел на него с молчаливым почтением. Молчала и мать, немного испуганная выражением гордого превосходства, которое она заметила у своего любовника. Это выражение, казалось, замораживало всякое проявление ласкового чувства к нему.

Сделай над собой усилие, Беатриса решилась протянуть к нему руки, стараясь дотронуться до его пальцев:

— О Кристобаль!

Она всегда верила в его судьбу и никогда нe сомневалась в том, что настанет день, когда все наконец начнут восхищаться им точно так же, как когда-то восхищалась она, видя его еще не признанным, потерявшим надежду, плачущим.

Все это Беатриса высказала ему с искренней нежностью, но повелительный жест ее собеседника оборвал ее речь.