В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века

В ней также содержится ценный обзор истории использования понятия «андрогин» в философской, религиозной литературе, в том числе в каббале и алхимии, в немецком романтизме и в оккультизме309, при этом впервые рассмотрен возможный каббалистический подтекст понимания андрогинизма у этих авторов. Н. А. Богомолов также отмечает, что «андрогинная тема является одной из основных гумилевских тем, которая присутствует как открыто в стихотворении „Андрогин“, так и подспудно в многочисленных контекстах»310, а Аптекман обнаруживает вероятные алхимические и масонские коннотации образа андрогина, связанные у Гумилева с представлениями о «ветхом» и «новом» Адамах311. Так или иначе, эта многообещающая область, безусловно, заслуживает более тщательного анализа.

2.7. Священный язык

Распространенное в еврейской традиции представление об иврите как праязыке, языке божественном, лежащем в основе мироздания, часто обсуждалось в теософской и оккультной литературе, откуда, вероятно, о нем узнал и Белый. «У оккультистов есть предания, – пишет он в книге статей «Символизм», – что священная тайна слов – едина у разнообразных народов; разнообразное истолкование священного языка породило многообразие догматов»312. Особенности предложенного им истолкования проблемы языка и имени, идеи о предвечном языке человечества, имеют немало сходных черт с представлениями, распространенными в христианской каббале и оккультизме313, однако такого интереса именно к ивриту, какой обнаруживают в этом контексте, скажем, П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, А. Ф. Лосев, у него явно не было. Более того, языковые эксперименты Белого, укорененные в теософской/антропософской традиции, заметно отличаются от того, что можно назвать «каббалистической лингвистикой». Это видно, например, в «Глоссолалии». Объясняя значение отдельных букв и их сочетаний, Белый говорит здесь, в сущности, не о буквах, а о звуках, то есть о фонетике. Главное для него – именно звуки, которые он толкует в эвритмическом ключе как «древние жесты» мистерий и ритуалов. Язык для него – «танцовщица мира»; порождая звуки, язык человека своими движениями как бы повторяет эти архетипические «движения», которыми был создан мир («полость рта есть зародыш вселенной»).

Все это совсем не напоминает, скажем, отношение к языку, представленное в известном Белому еврейском эзотерическом трактате Сэфер йецира («Книга Творения»), согласно которому именно буквы еврейского алфавита (а не звуки, слова или понятия) являются элементами реальности Божества; это те элементарные кирпичики, которые лежат в самой основе бытия, те первоэлементы, комбинированием которых были созданы все сотворенные вещи314. В каком-то смысле эта позиция – наиболее последовательное воплощение философско-реалистического подхода к языку. В еврейской традиции слово, имя вторичны по отношению к букве, они закрепляют и ограничивают то бесконечное богатство смыслов, которое содержится в каждой букве. Характер каждого слова или имени определяется свойствами и взаимным расположением букв, его составляющих. Большое значение в каббале имеют и графические характеристики отдельных букв, их форма, однако вовсе не фонетика, что было хорошо известно и христианским каббалистам. Так, Ф. М. ван Гельмонт (1614–1698) был автором специального трактата, посвященного «подлинному естественному еврейскому языку», в котором детально обсуждалась связь между внешними очертаниями еврейских букв и строением речевого аппарата человека315. Согласно ван Гельмонту (Белый в примечаниях к «Символизму» упоминает «Ван Гельмонта», но это, скорее всего, его отец, алхимик Ян Баптист ван Гельмонт), язык, произнося буквы еврейского алфавита, изгибается и как бы принимает их внешний облик. Все это не имеет никакого отношения к звукам, которые для каббалистов достаточно вторичны. Впрочем, стоит признать, что, рассуждая о буквах и звуках, Белый в «Глоссолалии» в основном просто пересказывает соответствующие лекции Штайнера. Штайнер же, «при помощи звуков еврейского языка» объясняющий свои идеи, опирается на ряд известных оккультистских сочинений, имеющих к еврейской каббале незначительное отношение.

Литературный критик, литературовед и переводчик Аркадий Георгиевич Горнфельд (1867–1941) в рецензии на книгу Белого, озаглавленной «Научная глоссолалия» (1922), не принимая (не понимая?) исходных интуиций и задач, в этой книге поставленных, объявляет эту самую «глоссолалию» вымышленной и неподлинной, построенной на фантастическом «корнесловии»: