В полдень на солнечной стороне

Но для Конюхова это вовсе её было какой-то особой методикой политработы, это просто было его естественным обращением к людям - хорошим, которым он радовался, плохим, которым огорчался, и он не обучал их, а просто делился с ними своими переживаниями, мыслями, которые становились общими, то есть свершалось то главное, в чем заключаются сущность политработы и духовный талант коммуниста-политработника.

Конюхов всегда старался определить, на какой нравственный духовный фундамент ложатся политические сведения, которыми он делится с бойцами.

Среди солдат были и люди весьма политически осведомленные, разбирающиеся, грамотные и даже образованные, иногда даже затруднявшие его своей начитанностью, осведомленностью, отличавшиеся высокой способностью к запоминанию прочитанного.

Но что преобразовывает самое человеческую личность, что дает ей опору и внушает уважение и заботу к другому, так это духовная культура, нравственная, которая состоит не только из суммы сведений, знаний, пусть даже очень значительной, а из особого свойства чуткости душевной, которая выражается не во внешней воспитанности, а в духовной, не в повышенном интересе к своей личности, а в интересе к личностям многих.

И когда Конюхов обнаруживал в человеке именно такую благодатную душевную почву, он ревностно занимался этим человеком. И, открывая в нём всё новое и новое, надёжно прочное, - если это был беспартийный, писал рекомендацию в партию с таким радостным волнением, какое испытывал сам, вступая в члены партии, если же это был коммунист, хотя его знания и были иногда несколько ниже, чем у сильно начитанных людей, но обращавших все это только в словесный материал, скользящий мимо человека, он настойчиво рекомендовал такого коммуниста политбойцом или даже агитатором.

Конечно, не всегда была нужда во время боя находиться в боевом порядке наступающего подразделения, но Конюхов уже с первых дней испытал к себе солдатскую благодарную признательность, и не за то, что он, политрук, ведёт огонь вместе с ними, подслеповато щурясь, а за то, что они воспринимают его, политрука, как посланца партии, который по несомненной правде и справедливости поймёт, оценит, кто как вёл себя в бою, кого ободрит, воодушевит, а кому поможет обрести бодрость.

От него ждали не приказа, что кому выполнить в бою в соответствии со складывающейся обстановкой, а обнадёживающего слова, как бы обстановка ни складывалась, поскольку он знает их каждого лучше, чем они сами себя, он укажет бойцу, что именно он, этот боец, потому что он такой человек, выполнит это обязательство и лучше другого, потому что он, боец, по-человечески сильнее и лучше, чем те, против которых он воюет.

И как бы ни складывалось соотношение огневых сил в бою, политрук всегда был неколебимо убеждён в перевесе наших сил, потому что соизмерял их не количеством стволов, а душевной мощью бойцов и, зорко подмечая выражение этой мощи у отдельного солдата в бою, указывал другим - не как на беспримерный подвиг, а как на пример, которому надлежит следовать всем, чтобы быть достойным своего товарища, такого же, как ты, советского человека, у которого, как и у тебя, и жена, и дети, и общая с тобой жизнь за плечами.

После боя люди нуждались не только в положенном военном командирском разборе хода боя. Чуткое чувство правды и справедливости к каждому, кто, как и почему именно так вёл себя в бою, этот совершенно особого рода разбор хода боя, по высшему человеческому счёту, необходим был бойцам.

И Конюхов вспоминал такие подробности их человеческого поведения в бою, которые в нечеловеческих условиях тяжёлого боя не остаются в памяти, опалённой боем. Он вспоминал, как Суконцев, упав тяжелораненым, лежа на земле, вынул из подсумка патроны и, дождавшись, когда к нему приблизится отличный стрелок Зубцов, передал ему свои патроны и только после этого вскрыл индивидуальный пакет и стал обвязывать свою рану. Конюхов указал на бойца Семёнова, стыдливо прячущего свои руки, толсто обмотанные бинтами, словно в огромных белых варежках, и проговорил:

- Знаете, товарищи! Вот спартанцы сочинили целую легенду про своего парня. Легенду, которая живёт в веках как пример стойкости. Этот спартанец спёр лисицу, спрятал её под рубаху и, боясь признаться, что он её спёр, терпел, пока она ему живот под рубахой грызла. А вот Семёнов бросился к дзоту, ухватил голыми руками раскаленный ствол их крупнокалиберного пулемёта и, наклонив к земле, держал, хотя у него ладони на стволе жарились, дымились, и держал до тех пор, пока вы не перемахнули простреливаемую зону. А потом - конечно, с обожжёнными руками не навоюешь - он всё же вместе со своими в траншею прыгнул, а винтовка за спиной на ремне, в руках он её держать не мог. Вы же, Гаврилов, за то, что у него винтовка за спиной, обругали его.

А вот если б, допустим, Семёнов спартанцем был и такое совершил, о нём бы легенду сочинили, и много бы веков она жила, потому что это почище, чем на голом брюхе кусающуюся лисицу прятать.

Потом, помедлив, произнёс: