В полдень на солнечной стороне

Любовь Сони к командиру их взвода бойцы считали вполне заслуженной его наградой и даже гордились, что Соня выбрала именно их командира, а не из соседних подразделений, хотя там тоже были офицеры храбрые, и тоже молодые, и даже по наружности более видные.

Рост у Петухова средний, глаза узкие, скулы углами, усы никак не получились из редкого рыжеватого волоса. Отращивал их только для солидности вида.

Но душевная сила его была в уважении к людям.

Приказание в бою он отдавал не крикливо, а задушевно, задевая бойца за самое потаённое, главное. Не забывал в пылу боя к тем, кто старше по возрасту, обращаться на «вы», величал по имени-отчеству. Вот это самое простое, а трогало сильнее самого сильного боевого лозунга.

И в бою он умел радоваться успеху бойца и под огнём подползал, чтобы отметить его своей радостью.

А если кто начинал колебаться в бою, дорожить своей жизнью больше, чем жизнями товарищей, Петухов такого не обличал сразу при всех, а только потом интимно беседовал - огорчённый, расстроенный.

- Как же так? - спрашивал. - Бой - дело коллективное. Один за всех, а все за одного. Сегодня ты товарища огнём не прикрыл, а завтра он тебя за это не прикроет. Это же самому тебе невыгодно. Самое верное в бою - жизнь себе сберечь, когда твёрдо знаешь, другие за тебя беспокоятся, а если ты за них не беспокоишься, почему они должны за тебя тревожиться? Так что не советую больше индивидуально самосохраняться, самый ненадёжный способ.

Соня, как и многие девушки-фронтовички, оборонялась от чрезмерного внимания со стороны мужского состава вызывающей дерзостью на грани оскорбительной грубости. И так прочно освоила эту защитную манеру, что на узле связи даже подруги считали её недовоспитанной.

- Тебе майор - цветы, а ты хамишь, словно он не цветы, а гадюку в спирту всучил.

- Если б его жене в тылу кто букет преподнес и она за это вся рассиялась, как бы он, узнав, реагировал? - пожимала плечами Соня.

- Но он же одинокий, мы в штабе у кадровика проверили - холостяк.

- А я одиночеством не страдаю!

Усмехнувшись, Соня пояснила:

- Вначале они все становятся томные, тихие, вроде как тяжелораненые, на душевность вызывают, а чуть бдительность утратишь - они в атаку. Знаю их шаблонные методы. Схамишь заранее - сразу дистанция, порядок.

5

Петухов получил приказание сопроводить штабную радистку в тыл противника для связи с партизанским отрядом, которому было дано указание - как только дивизия начнет наступать, о чём им сообщат сигналом по рации, подорвать мосты на коммуникациях противника. Рацию Петухов пристегнул себе на спину плечевыми ремнями, запасное питание рации несла сама радистка в вещмешке. Они вылетели в ночь на Р-5.

Радистка попросила Петухова:

- Ты на меня не оглядывайся, в воздухе меня всегда тошнит. Я себя знаю.

- Не нашли кого покрепче, - недовольно буркнул Петухов.

- Не нашли, - согласилась радистка.

Над ними светилось, сверкало звёздное небо. И с высоты линия фронта, так же как и небо, искрилась только огнями боя.

- Смотри - красиво! - порекомендовал Петухов.

- Наверху или внизу? - иронически осведомилась радистка. - Я не ангел, чтобы любоваться небом.

- Верно, ангелов не тошнит, - пошутил Петухов. - Они народ облётанный.

- Ты, пехота, лучше молчи, - приказала радистка.

Потом на них напал «мессер». Их мотало в воздухе, словно на бешеных качелях, до полного умопомрачения. И когда самолёт, задевая вершины деревьев, тяжко плюхнулся в болото, наступила мёртвая тишина.

Петухов, очнувшись, понял, что жив, и, как всегда, обрадовался, что он жив, но потом стал тревожно соображать, есть у него повреждение или нет. Спохватился, стал ощупывать лицо радистки: веки её сомкнуты, голова свисла. Он пытался отстегнуть привязные ремни, освободить радистку. Но она вдруг произнесла сонным слабым голосом:

- Убери руки, не лапай.

- Нужна ты очень! - рассердился Петухов. Вылез из кабины и переполз к лётчику. Тот упирался рассечённым лбом в щиток приборной доски, ручка управления пронзила грудь, оттопырив на спине комбинезон.

Забравшись обратно в кабину, Петухов сообщил:

- Всё! Выходит, до последнего старался нас сберечь, а мог бы и на парашюте выкинуться.

- Ты бы на его месте выкинулся, а он нет, - сказала брезгливо радистка.

- Молчи уж! - Петухов похлюпал ногой по полу полузатопленной кабины, заявил: - Видишь, тонем. - Приказал: - Раздевайся, до берега порядочно. В обмундировании не доплыть.

- Чтобы я перед тобой, да ещё нагишом!

- Не соображаешь - оставь то, что вы там под верхним носите.

- Отвернись, - жалобно попросила радистка.

Петухов, заворачивая своё и радисткино обмундирование в плащ-палатку, пояснил:

- Буду за собой узел волочить, а если сил не хватит, тогда, извиняюсь, брошу.

- А рация? - сердито спросила радистка. - Я без рации спасаться не буду.

Петухов нахмурился, смолк, потом объявил:

- Без нашей тяжести самолёт ещё на плаву побудет. На берегу сыщу бревно какое-нибудь, на нём за ней сплаваю. Ну, пошли, - и сбросил узел с обмундированием, завернутым в плащ-палатку, за борт в воду.

В воде, отплёвываясь, радистка сказала: