В полете. Мир глазами пилота

В конце «Стюарта Литтла» Стюарт подъезжает к развилке дорог. Он останавливается в нерешительности и видит монтера, который чинит телефонный кабель. Тот советует Стюарту отправиться на север и рассказывает, что на пути встретятся фруктовые сады, озера, поля, «обнесенные кривыми изгородями, которые покосились просто оттого, что устали стоять неподвижно». «До них отсюда ух как далеко, помните это, – предупреждает монтер. – А когда вдобавок ищешь кого-нибудь, то, понятно, передвигаешься не очень быстро».

Когда я вращаю глобус, мне всегда хочется остановиться на Монголии. Бывал ли я в Монголии? Скорее пролетал ее, притом очень быстро. Граница Монголии расположена недалеко от Новосибирска. Когда летишь там, на экране бортового компьютера появляется ярко-синий кружок – это аэропорт имени Чингисхана. «Монголия» – само это слово будоражит меня с детства. Я мог бы стать профессиональным монголоведом, я бы с радостью посвятил себя изучению истории Монголии, ее языка или геологии; я бы даже переехал туда жить. Но больше всего мне нравится ее имя, а уже затем – страна, которая скрывается за ним и о которой я так люблю фантазировать. Может быть, глядя вниз из окна кабины, я вижу не столько реальную местность, сколько плод своего воображения.

Иногда, завидев вдалеке монгольские вершины, я вспоминаю о том, как Стюарт, поразмыслив над советом незнакомца («Стюарт всматривался вперед, в громадные просторы, лежавшие перед ним, и понимал, что его ждет долгий путь»[26]), отправился вперед. Это место и это утро – не сон и не выдумка. Безусловно, именно Монголия встает перед моими глазами – просто, как солнце нового дня. Сколько раз я уже встречал рассвет в этой стране. Его лучи отражаются в горных пиках, круглый год припорошенных снегом, потом спускаются в тенистые бурые долины, порой выхватывая из сумрака дорогу – редкость в этих местах. Затем свет неизменно скрывается под крылом, снова не дав мне разгадать загадку Монголии. Мир подмигивает своим огромным глазом – и мы летим дальше.

Каждый раз, когда я совсем забываю, где нахожусь, – прямо как в анекдоте «к черту подробности, город какой»; когда приходится присесть на минутку, чтобы сообразить, на каком континенте я был пару дней назад, я напоминаю себе: именно полеты укрепили во мне любовь к дому.

Я не имею сейчас в виду, что я стал больше ценить некие достоинства тех городов, где рос или жил. Что-то я стал любить больше, а что-то – меньше. Повидав мир, пилоты часто начинают капризничать: почему нельзя в каждом городе сделать такие станции электричек, как в Пекине; такие открытые бассейны, как в Хельсинки; такие велодорожки, как в Амстердаме; почему не везде таксисты такие милые, как в Ванкувере; почему не везде власти так заботятся об озеленении, как в Сингапуре?

Нет, я люблю свой дом за то, что из любого полета я смогу туда вернуться и найти там покой. Дом – это место, где мне уютнее всего, где та моя половина, что тяжела на подъем и не желает передвигаться быстрее, чем энергичным шагом, может подождать, раз уж другая, беспокойная, половина схватила из ящика комода паспорт и опять куда-то делась.

Возвращение из дальнего рейса после многих часов, проведенных высоко над тундрой и океанами, – это внезапное и радостное замедление. Я чувствую его едва ли не физически. Когда самолет тормозит на посадочной полосе, снижается не только скорость – тает охота к перемене мест; ко мне начинает возвращаться собственное «я». После долгого путешествия дом не кажется чужим, зато на самые простые предметы и действия начинаешь смотреть свежим взглядом. Спустя много миль и часов, проведенных надо льдами, песками или волнами, я могу поесть на своей кухне, взглянуть на фотографию на полке, аккуратно закрыть платяной шкаф, куда наконец отправился отдыхать чемодан. Я иду ужинать с друзьями, и меня радует, что они не знают, какие страны и времена годя я успел повидать с нашей последней встречи. Мне нравится, что они редко спрашивают, где я был, как будто я никуда и не уезжал; как будто мое второе «я» оставалось дома или гуляло с ними по городу.

Иногда после долгого рейса, если у меня нет дел и планов, я могу пару суток вовсе не выходить из дома. Как приятно снова оказаться в четырех стенах, заняться мелкими делами по хозяйству – чем дольше я отсутствую, тем важнее и увлекательнее эти хлопоты становятся для меня по возвращении. Если плейслаг дает о себе знать даже дома, такие дни добровольного отшельничества помогают свести его к минимуму: полезно бывает не менять свое положение в пространстве, даже ради выхода в кофейню на углу.