В понедельник дела не делаются

При том, что с первых дней работы у него масть не пошла (хотя был он парень по своему неглупый, усидчивый и грамотный), он неоднократно заявлял, что намеревается сделать карьеру.

По этому поводу у него имелась даже специальная байка.

Летят в самолете двое военных одного возраста, только один – генерал, а второй – прапорщик. Оба с детишками. И пацанёнок, который прапорщиков, спрашивает у папки: «Пап, а почему ты тоже не генерал?» Прапору нечего ответить вразумительно смышленому крохе-сыну. Разводит он беспомощно руками.

Теперь, по прошествии времени, уже ясно, что никакой карьеры Боре не построить. В прокуратуре, по крайней мере. Старший следователь – его потолок. За девять лет своей работы он не раскрыл ни одного преступления, а погубил-запутал немало.

Людей более неприспособленных для следственной работы Маштаков не видывал. Неаккуратный, не умеющий располагать к себе, несобранный Боря мнил о себе лишку. Не замечая абсолютно, что в глазах окружающих он являет собой посмешище.

В среде метких на не в бровь, а в глаз бьющую кличку милиционеров у Бори были два погоняла. «Чокнутый профессор» и второе – неприличное.

Тем не менее не Миха сейчас вызвал Борюсика для дачи нелицеприятных объяснений, а совсем наоборот.

Наконец они дождались. Из кабинета вывалилась хабалистого вида плечистая тётка с хозяйственной сумкой из кожзаменителя.

На прощанье она гаркнула басисто:

– В Москву поеду! Здеся правды не добьёшься!

У подобных типажей, избравших кабинеты правоохранительных органов местами своего обитания, подобная фраза была сакраментальной. Заменяла собою: «До свидания! Спасибо за приём и консультацию!»

Винниченко сидел за заваленным ворохом бумаг столом.

Маленький, во взъерошенных усах. При отсутствии волос на лобной и височных частях головы, сальные кудри вились у него над плечами. Близко напоминая причёску артиста Катина-Ярцева, сыгравшего в телефильме «Буратино» «Сизого носа», приятеля Папы Карло.

Борзов по-хозяйски прошёл в эпицентр кабинета, уселся на стуле, ногу на ногу закинул. Покачал сорок пятого размера грязным башмаком с надтреснутым поперёк протектором.

– Борь, может, в другой день когда мы заглянем? Работы по горло!

– Или у себя напишем спокойно, да завтра и принесём? – подхватил Миха напористую тональность начальника.

Но Винниченко находился на своей территории, в родной захламленной берлоге, где ему помогали родные, сто лет немытые стены.

– Это самое, – сурово произнёс он.

Оперативники вежливо примолкли. Начальник розыска потянулся руками к развязавшемуся мокрому шнурку.

– Вас, Александр Александрович, я не вызывал, – сказал следователь Борзову.

Тот развёл руками непонимающе:

– А мне передали, чтобы, значит, бегом бежал в прокуратуру…

Побрыкавшись ещё минут несколько для вида, убедившись, что на доверительный, неофициальный настрой съехать не удастся, майор удалился восвояси.

Маштаков остался вдвоём с Винниченко. Тот, в глаза не глядя, протянул через стол стандартный листок, исписанный с обеих сторон.

Заява была исполнена рукой Рога. Миха, у которого была отличная память на голоса и почерки, помнил его каракули. Мало-разработанные, полудетские, тормознувшие на уровне пятого класса. От изобилия и ядрености орфографических и лексических ошибок рябило в глазах.

«Прашу превлеч к уголовной атветственасти опируполнамоченых Титова, Моштакова и Казанцива которые пользу-яс сваим служебным палажением беспричина подвергли избиению миня и маего падчинёнаго…»

При всём при этом безобразии Рожнов не преминул указать в конце заявления, что он предупрежден об уголовной ответственности по статье 306 УК РФ за заведомо ложный донос. – Прочитал? – скрипучим баском поинтересовался Винниченко. – Угу, – кивнул Миха. – И чего дальше? – Понимаешь, Ми-ишк! Ситуация очень непростая… – Не понимаю, Борис Сергеевич! Чего сложного в этой ситуации? По-моему, банальный случай. Не жалуются только на того, кто ничего не делает. – Да, ёлки-палки! Чего ты, в самом деле, дурака валяешь? – следователь выбежал из-за стола. Он был в обычной своей униформе – тёмно-синих шерстяных форменных брюках с зелёным прокурорским кантом и в вязаной кофте с воротником-шалькой. На лоснившемся от времени и внешних природных явлений галстуке-регате болталась хромированная заколка – меч с цепочками. – Тебя ж закрыть сегодня могут! – За что? – продолжал деланно недоумевать Маштаков.

Сердце у него ёкнуло, один удар пропустило, а следующий – сдвоило. В глазах поплыла картинка в унисон с тонким, словно вилкой камертона выбитым серебряным звоном.

Винниченко пошарил в горе хлама, которая воздвигнута была на его рабочем месте, выудил мятую пачку «Бонда», пальцами активно залез в неё. Конечно, пачка пустою оказалась.

– У тебя есть сигарета? – спросил он у Михи.

Тот хмыкнул, обретая покачнувшуюся уверенность.

«Этого клоуна я буду стрематься? И козлов, которые надрочили его?»