В пору скошенных трав

Прижалась к груди, Егор щекой — к ее волосам.

Бабушка рядом оказалась.

— Кончилось… кончилось… Слава те, господи… — Перекрестилась темной рукой в полутьме, стала крестить Егора и маму.

— Как-то наш там теперь?.. Неужто жив остался…

Они вспоминали отца, и тайная тревога не давала порадоваться в полную силу. Письмо было две недели назад…

Стукнул костыль в дверь.

Завьялов. Новый мундир со всеми орденами.

— С Победой! — Расцеловался с мамой, с бабушкой.

— Егоров, с Победой, друг! — Обнял, костыль полетел на пол, капитан потерял равновесие, всей тяжестью навалился, и Егору было радостно поддержать его, помочь встать как следует и подать костыль.

Алла в невообразимом синем с огромными чайками халате. Она тоже со всеми расцеловалась, и Егора — в губы, и поцелуй ее был чист как праздник.

С первого мига, услышав радио, Егор думал о том, что надо тотчас бежать к Алику. Одевшись, хотел броситься к нему… И вот путь перегородили такие препятствия… Радостные непредвиденные препятствия… Он не мог их одолеть, да и не хотел одолевать.

Вместе со всеми пошел по квартире поздравлять.

Лишь в четвертом часу утра выбрался из дома.

Небо в низких тучах с просветами. Холодный ветер. Дворничиха в госпитально-белом фартуке (откуда такой нарядный? С довоенного времени остался?) несла целый сноп флагов.

Незнакомый старик плелся, опираясь на палку.

— Ну, как там народ, собирается? — после поздравлений спросил Егора и молодым голосом добавил: — Такого-то праздника, парень, не было никогда!

Улица пустынна. Лишь дворники вывешивают флаги и слышно: откуда-то со дворов кричат «Ура!».

Навстречу попались несколько прохожих, и с каждым, как с давним знакомым, Егор обнимался и поздравлял.

У Басманного переулка на другой стороне улицы — компания человек десять. Завидев Егора, закричали: «С ПОБЕДОЙ!», побежали навстречу, окружили, и оказавшаяся рядом девушка крикнула: «Целоваться!» — обняла его и поцеловала в губы, и все захлопали в ладоши. Егор не сдержал слезы и увидел, что девушка тоже плачет от радости.

Алик сам открыл. Обнявшись, они стояли в дверях. По радио в который раз читали сообщение.

Наталья Петровна поминутно вытирала глаза, места не находила, не знала, за что приняться… Она шепнула Егору, что Алика кладут в госпиталь, ему нельзя вставать с постели… И робко просила поминутно:

— Будет, Алик, будет… Походил — и отдохни теперь…

— Мамочка, в такой день лежать! Егорий, что на улице — рассказывай!

Да, видно, нехорошо ему — скоро сам прилег на кушетку, а потом перебрался в постель.

Егор присел рядом, но Алик не дал сидеть.

— В такой день торчать тут! Что ты, Егорий! Беги на Красную площадь!.. Только не забудь ничего. Что увидишь — расскажешь. Все запоминай. Всё, понял? Ничего не забудь…

55

Ветер северный, но холода не чувствовалось. И вообще тела словно не существовало; расстояние и время тоже исчезли: Егор не заметил, как переместился от Басманной к центру.

Красная площадь залита синими тенями. Только маковка Василия Блаженного да зачехленная звезда на верхушке Спасской башни светятся в первом луче.

И странно видеть площадь почти пустой. Лишь около Мавзолея — люди. И хоть их немного, они доверху заполнили синюю полутьму голосами, смехом, нестройным пением; площадь как огромный зал, в котором живет эхо.

Там над головами взлетел молодой летчик, его качают, он хохочет, нелепо хватается за воздух.

Егор подбежал и еще успел вместе со всеми несколько раз подбросить лейтенанта. Потом его осторожно поставили на брусчатку и какая-то девушка вернула ему фуражку…

Поодаль, вдоль трибун медленно и задумчиво шел пожилой полковник. Заметив его, бросились навстречу. Он пробовал отмахнуться, но его уже подхватили, подкинули вверх, самозабвенно выкрикивая в такт: «У-ра! У-ра!» Полковник пробовал что-то говорить, и получалась радостная мешанина слов и смеха.

Едва опустили его на ноги, он с горячностью, увлеченный уже общим настроением, указал на длинного парня в затертой спецовке и кепке «копеечке» (видно, пришел прямо со смены):

— Рабочие не хуже солдат потрудились — качать его!

Парень, сам только что подбрасывавший полковника, смущенно пробовал противиться, но его подхватили: «У-ра! У-ра!»

От Исторического музея, снизу, послышались низкие голоса моторов, сплетенные с детскими голосами. Вылезли три артиллерийских тягача, тащивших по зенитному орудию. За каждой пушкой с воробьиным верещаньем — стайки мальчишек, цеплявшихся за лафеты; кому удавалось уцепиться, ехал поджав ноги. Солдаты из артиллерийской прислуги нехотя отгоняли их, но ребятишки тут же цеплялись снова…

Все, кто был у Мавзолея, бросились наперерез тягачам, взявшись за руки, перегородили путь. Пушки остановились.

Из кабины вылез кирпично-загорелый водитель в промасленном ватнике.

— Качать его! У-ра! У-ра!

Парня стащили вниз, и он, теряя пилотку, полетел в воздух.

Тем временем какая-то девушка вскочила на лафет и прикрепила к стволу бумажную розу.

Мальчишки тотчас полезли на пушки, расселись верхом на стволах и хлопали ладошками по холодному металлу. Им одобрительно кричали.