В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

Елизавета, которой всегда не хотелось признаваться ни в слабости, ни в болезнях, все чаще удалялась в свою опочивальню, когда чувствовала себя плохо. Если ее мучили боли, она «никого не пускала к себе на протяжении трех или четырех часов кряду».[1278] Весной того года она начала жаловаться на боль в руке. Она призвала «искусного костоправа», хирурга, который нашел, что «там скопился холодный ревматический гумор» (ревматизм), который можно удалить, растирая больное место и прикладывая к нему мази».[1279] Елизавета возмутилась, ее кровь и сложение по самой природе были очень горячими, и она не могла страдать от скопления «холодного гумора». По словам иезуита Энтони Риверса, который в те годы жил в Лондоне и сообщал о том, что происходит при дворе, Елизавета прогнала костоправа и «с негодованием слушала о каком-либо увядании в себе и потому не признавала ни помощи, ни вмешательства, ни операции».[1280] Но боль не отпускала,[1281] и вскоре сообщили, что «болезнь с руки перекинулась на бок». По словам Риверса, Елизавета оставалась, «слава богу, живой и веселой», «только лицо выказывало признаки увядания, да иногда ей становилось так жарко, что она снимала нижнюю юбку, хотя в другие времена она дрожала от холода».[1282] В июне Елизавета сказала французскому послу графу де Бомону, «что она устала от жизни».[1283]

Летом того года Елизавета совершила короткий двухнедельный переезд в окрестностях Лондона через Бакингемшир, Мидлсекс и Суррей.[1284] Она предпринимала отчаянные попытки сохранить ежегодный порядок вещей. К августу боли перекинулись на бедро, но Елизавета упорно продолжала выезжать на охоту каждые два или три дня. В письме лорду Кобэму от 6 августа граф Нортумберленд описал, как «вечером в среду королеве стало нехорошо, но она ничего не желала знать и уже на следующий день гуляла в парке, чтобы никто ничего не заметил… в день отъезда ее величество проехала верхом весь путь, который составлял десять миль, и также охотилась, а устала она или нет, оставляю на ваше суждение».[1285] Елизавета решила демонстрировать здоровье и силу, чтобы придворные не думали, что ее обязанности слишком утомляют ее. Риверс сообщал, что одна сельская жительница, которая увидела королеву во время переезда, заметила, что ее величество выглядит очень старой и больной. Охранник запугал женщину, предупредив, что «за такие слова ее повесят».[1286]

Впрочем, в случае необходимости Елизавета еще могла вставать. В начале 1602 г. она принимала герцога Браччиано «очень изящно; и, дабы показать, что она не так стара, какой ее считают некоторые, она танцевала в его присутствии, исполняя и медленный танец, и гальярду». В апреле, во время визита герцога Неверского, Джон Чемберлен писал в дневнике, как «королева благоволила к нему и даже оказала ему честь, станцевав в ним» с «поведением достойным восхищения в ее возрасте», как отметил французский посол.[1287] Обычно королева в основном не танцевала сама, а только смотрела, как танцуют другие. Посол де Месс сидел рядом с ней в один из таких вечеров и сообщил, что, «когда ее фрейлины танцуют, она качает головой в такт музыке и притопывает ногой. Она бранит их, если они не танцуют так, как ей нравится, а в танцах она, безусловно, разбирается прекрасно».[1288]

Иногда Елизавета по-прежнему не могла удержаться от желания танцевать, особенно когда думала, что она одна. В 1599 г. шотландский посол видел, как она во внутренних покоях исполняет «испанский переполох», танец с одинарными и двойными шагами и прыжками, исполнявшийся под свисток и бубен. Елизавета сохранила умение извлекать выгоду при любых обстоятельствах. Однажды, когда сэр Роджер Астон, посол из Шотландии, пришел для аудиенции, она заставила его прождать за нарочно задернутым гобеленом, откуда он видел, как она танцует в своем кабинете под звуки скрипки, исполняя куранту (французский танец) и другие фигуры. Посол мог передать своему королю, что Елизавета жива и здорова. Она словно намекала на то, что Якову придется еще долго ждать наследства.[1289]

Когда королева находилась во дворце Аутлендс, где отмечала свой шестьдесят девятый день рождения, ее навестил герцог Померанский, который заметил, что она гуляет в парке так быстро, словно ей восемнадцать лет. Ему сообщили, что она «много лет не была так величава и так склонна веселиться».[1290] Вскоре после этого придворный Фулк Гревилл сообщал леди Шрусбери: «Лучшая новость, которую я могу написать вашей светлости, касается здоровья и состояния королевы. Уверяю вас, они превосходны, и я много лет не видел ее в лучшем расположении духа».[1291]