В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

Выздоровев, Елизавета написала графу Шрусбери, охранявшему Марию Стюарт. Она поспешила сообщить, что чувствует себя хорошо и, даже если болела оспой, следов у нее на лице не осталось: «На нашем лице начали проступать красные пятна, как будто от оспы, но, слава Всевышнему, вопреки ожиданиям врачей и других, пятна вскоре исчезли, и сегодня, благодарение Богу, у нас не осталось и следа от болезни, так что никто не заподозрит ничего подобного… Мой верный Шрусбери, пусть состояние моего здоровья не печалит вас, ибо, уверяю вас, не будь мое здоровье крепче, чем кажется извне, ни один подданный не поверил бы, что меня коснулась такая болезнь».[646]

Королева сделала собственноручную приписку, в которой повторила главную мысль: «Уверяю вас, не будь мое здоровье крепче, чем кажется извне, ни один подданный не поверил бы, что меня коснулась такая болезнь».[647] Для Елизаветы важно было подчеркнуть, что болезнь не обезобразила ее. В церквах по всей стране читали особые благодарственные молитвы о спасении королевы и страны от врагов: «Боже всеблагой Отец, который в милости Своей даровал нам кроткую и милосердную королеву и являл чудо, спасая ее от многочисленных великих бедствий и напастей, и под ее руководством сохранил нас и всю страну от рукотворных бедствий и ужасных болезней, коими народы вокруг нас были прискорбнейшим образом поражены, смилуйся над ними…»[648]

В случае смерти Елизаветы страну ждали бы неизбежные гражданская война и иностранное вторжение. Многие считали, что от ужасных напастей их спасают благодарственные молебны, изъявления преданности и верности.

Глава 25 Непристойная фантазия

Во время следствия по делу Ридольфи поползли слухи о развращенности Елизаветы и ее отношениях с мужчинами-фаворитами; настроенные против нее католики называли в числе ее любовников и Роберта Дадли, и Кристофера Хаттона, капитана ее гвардии. 29 января 1571 г., когда за соучастие в заговоре с целью убийства Сесила и свержения Елизаветы схватили Кенелма Берни, он на допросе показал, что его сообщник, Эдмунд Матер, сказал ему, что «королева не заслуживает ничего, кроме того, чтобы питать ее непристойную фантазию; она отдаляет тех приближенных, кто не любит наряжаться и душиться, дабы усладить ее изысканный взгляд, и уделяет внимание тем, кто ей по душе, а именно танцорам, то есть лорду Лестеру и мистеру Хаттону, кои, как он слышал, заходят к ее величеству в ее внутренние покои чаще, чем допускают приличия, – если бы она была столь добродетельна и с такими хорошими наклонностями, как о ней говорят!».[649]

Слухи передавались по всей стране; похоже, многие в них верили. Мэтью Паркер, архиепископ Кентерберийский, так озаботился репутацией Елизаветы и ореолом безнравственности, окружавшим ее, что написал Сесилу и предупредил: в Дувре схватили человека, который допускал «самые постыдные замечания о ней». Речь шла о «столь ужасном деле», затрагивавшем королеву, а также Дадли и Хаттона, писал архиепископ, что он не в состоянии изложить его на письме, но все расскажет Сесилу только при личной встрече.[650] Клеветник не только распространял слухи о поведении Елизаветы; он предсказал, что подобные сплетни породят гражданскую войну, когда «здесь, в Англии, будет перерезано столько же глоток, как было, говорят, во Франции». Католики восстанут против протестантов, страна вернется в лоно католической церкви, Елизавета погибнет от рук наемного убийцы, или же ее казнят, а ее кости затем «открыто сожгут» в Смитфилде вместе с костями ее отца.

После Варфоломеевской ночи такая мрачная картина казалась вполне реальной. Архиепископ Паркер дал понять, что страна и церковь во главе с безнравственной правительницей в такой угрожающей обстановке подвержены большой опасности. Таким было «ужасное мнение» архиепископа о влиянии ухудшающейся репутации Елизаветы в глазах христианского мира. Архиепископ предупреждал Сесила: он слышал, что дуврского клеветника не посадили в тюрьму, но освободили, дабы он и дальше сеял зло. «…Если это правда, – писал под конец Паркер, – Господь храни ее величество и всех ее верных друзей».[651]

* * *

Сэр Кристофер Хаттон, видный холостяк лет на семь моложе королевы, впервые привлек ее внимание как искусный танцор на придворном балу. Он был темноволос и красив, «подходящего роста и телосложения». Хаттон, как и Дадли, возвысился благодаря влечению к нему Елизаветы. В 1562 или 1564 г. его зачислили в ряды джентльменов-пенсионеров; войдя в милость к королеве, он сделал головокружительную карьеру. Пять лет спустя он стал камергером, а в мае 1572 г. его назначили капитаном королевской гвардии, что давало ему очень близкий доступ к королеве. Он должен был обеспечивать ее безопасность.[652] Роберта Дадли Елизавета называла своими «глазами»; Хаттон был ее «веками».