В потемках

К этому времени рану у Силса затянуло. Рука, хотя и была еще окована, малоподвижна, но уже не причиняла ему поминутной боли.

Щекот, готовый был пуститься в обратную дорогу немедленно, теперь говорил, что отправится вместе со всеми.

— Так будет разумнее, — поддержал Ивоун. Щекот, несмотря ни на что, казался ему порядочным парнем. В случае необходимости Дьела и Силс могут рассчитывать лишь на его помощь. Более всего Ивоуна беспокоила судьба этих двоих.

Брил не знал, как ему поступить. Расстаться со своей игрушкой было выше его сил.

— Хорошо, я помогу тебе, — вызвался Щекот.

Лишь после этого Ивоун вздохнул свободно. Ему не хотелось, чтобы в стенах собора оставался кто-то еще. Сам он избрал свою участь сознательно: для него жизни вне храма не могло быть. А другим ради чего страдать? У них связи с суетным миром еще не разорваны, у каждого есть какие-то надежды. Остаться здесь для них равносильно гибели.

Последний раз собрались все вместе. Завтрак прошел мирно, без споров, без подкусываний. Все отлично сознавали, что путь предстоит не из легких. Обсуждали маршрут. Ясно было, что одного дня им не хватит и позаботиться о ночлеге следовало загодя. Неизвестно, удастся ли по пути раздобыть пищу и воду. Так что прибавлялась еще дополнительная ноша.

Дьела несколько дней потратила, чтобы сшить себе платье, из ненадеванной поповской сутаны. Тисненый по шелку крест золотился у нее на спине.

Только приступили к завтраку, когда вдалеке за стенами собора послышался грохот и лязг. Ивоун сразу же понял, что это означало.

— Что это? — встревожилась Дьела.

Ивоун отвел взгляд: сказать ей правду у него не хватило духу. По выражению ее лица было ясно: она догадалась сама.

Беспокойство охватило всех. Молча поднимались по винтовой лестнице на галерею. Лишь оттуда можно увидеть, что же происходит. Калий опередил остальных.

— Вот это да, — восхитился он. — Красотища!

Один из лучей недостроенного виадука обрывался над старым городом вблизи храма. Оттуда, почти с километровой высоты, на город летели старые автомобили. Пророческий сон Ивоуна сбылся. Машины падали точно так, как однажды пригрезилось ему в кошмаре. Из багажников сыпались запасные части и различный инструмент, раскрытые дверцы беспорядочно хлопали в воздухе. Автомобили падали в центре площади примерно за два квартала от храма. Одни из них застревали между уже наваленными раньше, другие подскакивали, точно мячики, и ударялись в стены ближних домов.

Всего над Пираной собирались провести четыре автострады. Так что сейчас над городом нависали восемь недостроенных стрел. И со всех восьми сыпались автомобили. Храм был окружен со всех сторон.

— Господи, это же кошмар, — сказала Дьела.

Ее руки в широченных рукавах шелковой сутаны выглядели изящными и хрупкими. Ивоун не мог отвести от них глаз.

— Этого следовало ожидать, — высказал Силс, морщась не то от внезапной боли в руке, не то от чувства, какое у него вызывало зрелище. — Автомобильное кладбище. Это все, зачем еще нужны старые города.

— Безумие?

— Прогресс, — поправил ее Силс.

Было ясно, что выбраться из города под бомбежкой немыслимо.

— Когда-то это должно кончиться, — высказала старушка Урия, испуганно глядевшая на небо.

— При нынешних темпах производства — никогда, — вслух подумал Силс.

— Господь не допустит, — возразила Урия.

Голос Силса, произнесшего последнюю фразу о темпах производства, внезапно прояснил память Ивоуна: он вспомнил, где именно слышал этот голос прежде. Так ведь это же Силс Сколт, тот самый Сколт, на которого год или полтора года назад обрушился праведный гнев всех добропорядочных телезрителей. Даже Ивоуну показалось тогда, что журналист зашел чересчур далеко в своих выводах.

Ту передачу Ивоун запомнил. Отчасти, может быть, потому, что редко включал телевизор. Но Сколт и начал тогда необычно.

— Давайте вместе посмеемся над горячностью молодого задиры, — предложил он зрителям. — Вспомним историю двадцатилетней давности. Происходило это так…

Лицо сорокадвухлетнего Сколта, ведущего передачу, померкло — на экране возник молодой Сколт. Что верно, то верно, он действительно был задирист и горяч. Нынешний пожилой Сколт в сравнении с ним выглядел, как само спокойствие и выдержка.

На телеэкране прокручивали запись давней беседы семидесятилетнего старца с юным Сколтом, начинающим журналистом. Собственно, их разговор нельзя назвать беседой — скорее словесным поединком, исход которого был заранее предрешен. Житейская мудрость старца не могла противостоять беспрерывным уколам язвительного журналиста, сразу же захватившего роль ведущего; своими короткими репликами и даже своим выразительным молчанием, он направлял разговор в выгодное для себя русло. Спор шел о достоинствах старой и новой морали. Старичок шамкающим голосом упрекал молодежь в отсутствии идеалов. Он сбивался, путался, терял мысль и Сколт без малейших усилий одной лишь репликой, одним словом, а то и просто иронической ухмылкой сводил на нет все доводы противника.