В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

И с этих пор из-за самой опасной позиции, которую инстинктивно занял Гелий Снегирёв, его начатые через два месяца после первого обыска и его первого допроса дневниковые записи начали ощутимо напоминать предсмертные дневники еврейской девочки, прячущейся от фашистов Анны Франк или русской Лины Костенко[23], но далеко превосходят все подобные записи и своей обстоятельностью, и подлинным трагизмом – чудовищной мучительностью надвигающейся смерти.

«Прочитавшие «Донос» мои друзья – здесь, в Союзе – резко не согласны с концепцией. Она в том, что все мы, граждане Страны Советов – дерьмо. Я им отвечаю: это никакая не концепция – это факт. Вы не любите правды, ибо без нее Вам лучше? (это я процитировал Вас из «Континента»). Вам, читателям моим, хочется героя. Вам хочется не считать дерьмом себя. Но героя нет, а вы – то ж дерьмо. Не рождены таковым, но в таковое обращены за 60 победоносных лет. Мог я изображать героя, нарисовать, к примеру, себя подобным Солженицыну? Не мог. Солженицын единственен, а я – тоже дерьмо. Это не концепция – это факт. И надо кричать об этом факте, а не придумывать героя. Советские инакомыслы, оказавшись на Западе, принимаются доказывать, что // в СССР силен корпус активных борцов против поработителей. Вот Буковский – образно об айсберге: вы, мол, Запад, видите надводную часть, а незримая, подводная, во много раз больше. Чепуха! Нет подводной части, нет айсберга. Есть

щепка в водовороте. На всю Украину набралось десять человек, группа Руденко. Арестовали Руденко – и нет активного свободомыслия на Украине. Мыслят инако все, и молчат тоже все и потому вдвойне дерьмо. И это особенно гнусно. Мы обросли страхом, в нас – жилы рабов. И какие же нужны скребницы, какие клещи, чтобы содрать коросту со страха, вытянуть рабьи жилы.

Об этом – мой «Донос», он – документ»[24].

Это предисловие «Романа-доноса» Гелия Снегирёва.

Главная ошибка и основная опасность его положения состояли в том, что он по своему жизненному опыту, по своим профессиональным привычкам не мог занять определенной позиции в отношениях с КГБ. Любой выбранный им вариант поведения – «заклеймить позором», «разоблачить» в газете «Вечерний Киев» своего бывшего друга, оказавшегося теперь антисоветчиком и клеветником, – был бы для Снегирёва спасительным и относительно безопасным. Категорический отказ от этого тоже не был смертелен. Ну, дали бы пять лет, как мне. Но Гелий по своей природе не был способен выбрать ни один из них.

«Зачем ты ввязался в чужое похмелье?» Глотай своего якобинства опивки… Вот так, Гелюша. Зачем ты ввязался в чужое похмелье?»[25]