В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Среди моих знакомых был сейчас почти совершенно забытый – Елена Георгиевна его хорошо знала – прозаик Сергей Александрович Бондарин, проведший, по-моему, 12 лет в лагере и ссылке за то, что ему, морскому офице ру, в 1944 году пришло в голову создать какой-нибудь новый журнал – и он сказал об этом своему приятелю. Я полагал, что из всей одесской, тогда очень популярной плеяды – Бабеля, Катаева, Олеши, Ильфа и Петрова – Бондарин был самым чистым и ясным человеком и, конечно, одним из лучших прозаиков. Его жену, Генриетту Савельевну, упоминает в своих (тогда очень популярных) записных книжках Илья Ильф загадочной, а потому всем памятной фразой: «гей ты, моя Генриетточка». Через много лет Сергей Александрович мне сказал: как повезло Сахарову, он женился на Люсе Боннэр. По-одесски они все называли ее Боннэр. И очень любили. Из трех известных своими мужьями и пьесой «Три толстяка» сестер Суок у Лидии Густавовны сын Всеволод погиб на фронте, у остальных сестер не было детей. И во всем этом семействе Нарбутов, Шкловских, Олеши, Багрицких Елену Георгиевну – подругу Всеволода Багрицкого – обожали.

Однажды Сергей Александрович показал мне фотографию, подаренную ему Константином Георгиевичем Паустовским с уважительной дарственной надписью. Я тут же заметил (и сейчас в этом убежден), что это Паустовскому нужно было гордиться знакомством с Бондариным, – в том, что писал Сергей Александрович было больше точности, без сладостности и нарочитой романтики.

В эти годы выяснилось, что во время Отечественной войны главным ее плацдармом было сражение на Малой Земле под Новороссийском, а главным героем в сражениях на Малой Земле был Леонид Брежнев. Именно там и воевал Сергей Александрович и задолго до этого писал о подлинном героизме ее защитников. Для любого другого советского писателя подобный правительственный интерес был бы подарком судьбы, но не для Бондарина, который помнил героически погибших там своих друзей и не желал к ним прибавлять никому не известного политрука.

Слукавил Сергей Александрович всего один раз, может быть, во всей своей жизни. Но вполне безобидно для других. Его первая небольшая книга вышла, по-моему, году в 1935-м и отчего-то понравилась Горькому. Тот даже написал хвалебное письмо молодому одесситу. Сергей Александрович в качестве своего дебюта не обманывался, никогда книгу не переиздавал. Письмо Горького, конечно, спасти его от лагеря не могло, но все эти обстоятельства после освобождения помогли ему восстановиться в Союзе писателей и даже купить квартиру в писательском доме на Аэропортовской – правда самую плохую, на первом этаже рядом с лифтом, дверь которого постоянно гремела. Рядом была квартира Мариэтты Шагинян, но ей было все равно – из-за глухоты она ничего не слышала.

В литературном мире того времени он был довольно редким человеком, который у всех вызывал полное доверие. Однажды Сергей Александрович познакомил меня с Белинковым – своим соседом по тюремной камере в Лефортово. Пару раз мы встречались у него с Костей Богатыревым, обсуждали разные переводы Кестлера, его «Ночи среди полудня». Костя, да еще после лагерей, внешне не был особенно привлекателен, но его женой была ослепительная красавица – дочь прозаика Ивича. Сергей Александрович не знал, о ком мы говорим – литературой, изданной в эмиграции, он не интересовался. А мы говорили о новом блестящем переводе под названием «Слепящая тьма» погибшего вскоре переводчика Андрея Кистяковского, рассказывавшего мне, как он, с разрешения автора, правил эту, такую значительную для русского читателя, но не самую высокую по своим литературным качествам повесть. Он был потом распорядителем Солженицынского фонда – подвергся из верхней квартиры вместе с женой Мариной облучению и погиб, как и Костя, как Домбровский.

Сергей Александрович написал тюремные воспоминания, но отдал их и письма жене из лагеря в архив ЦГАЛИ с запретом доступа к ним на тридцать лет. Он не хотел становиться объектом спекулятивного интереса к лагерям и не рассчитывал встретить у советской интеллигенции серьезного понимания. Мы еще не дожили до признания Сергея Александровича – тюремные записки так и лежат в архиве, и Бондариным пока никто не интересуется.