В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Решив редактировать «Бюллетень «В», я попросил недели две на обдумывание положения. Кажется, это было начало августа 1982 года. Было ясно, что все надо организовывать иначе. Когда «Бюллетень «В» начинал Иван Ковалев – это был олимпийский год, в СССР впервые появились телефоны, имеющие прямую связь (без телефонисток) с заграницей. Иван находил советское учреждение с таким телефоном и диктовал тексты Крониду Любарскому в Мюнхен просто по телефону. Отследить Ивана, меняющего телефоны, было не так легко, к тому же сперва «Бюллетень «В» был лишь дополнением (и сравнительно небольшим) к еще выходившей «Хронике», дополнением, для простоты передававшимся напрямую Крониду, издававшему «Вести из СССР» (жена его работала на «Свободе»). Это продлилось год, потом Ивана посадили, потом «Бюллетень «В» уже в других условиях редактировал Володя Тольц.

Внося в «Бюллетень» необходимые, как мне казалось, с журналистской точки зрения изменения, я сделал макет обложки с титулом и эпиграфом: «Ибо не ведают, что творят». Ввел в каждый номер регулярные разделы и оглавление «Бюллетеня», а также жесткую периодичность издания – раз в десять дней. Но важнее было другое. Я создал довольно примитивную, но вполне работавшую конспиративную структуру. Были совершенно очевидны, по меньшей мере, две вещи. С одной стороны, во враждебной среде нас заведомо посадят, с другой – нужно, чтобы мы продержались как можно дольше, а посадили из нас как можно меньшее число людей, так как других источников информации из СССР об СССР не было. И действительно, в «Бюллетене «В» никто кроме меня арестован не был, хотя они знали почти всех – слежка работала, – но никаких доказательств у КГБ не было. Елена Георгиевна все это знала – она отсылала «Бюллетень „В“» за границу через знакомых журналистов и дипломатов, например, через Николая Милетича. Правда, это был не единственный канал. Часто передавать бюллетень за границу удавалось Асе Лащивер, у которой была приятельница во французском посольстве. Бывали и другие удачи с постоянно дублируемой отправкой. И, конечно, Елена Георгиевна знала, что я редактирую «Бюллетень» – из передававшего ей Федей Кизеловым для отправки и для их собственного архива номера. Но сам я никогда с ней не виделся, как и ни с кем другим в диссидентском мире – это входило в мою нехитрую систему конспирации. У Елены Кулинской был бывший муж Володя, у которого никогда не было никаких конфликтов с КГБ, и с которым Лена разошлась до того, как у нее появились эти конфликты. Он был замечательный, абсолютно порядочный и приличный человек. Володя объезжал всех, кто собирал материалы: Кирюшу Попова, Асю Лащивер, Лену, Таню Трусову, Федю Кизелова, если была нужда – еще кого-нибудь, собирал у них материалы и с ними один раз в десять дней, как турист, которого невозможно было отследить, приезжал ко мне в Боровск. А внимание ко мне, поскольку вел я себя тихо, не было таким, чтобы устанавливать слежку за каждым редким гостем. Меня, в свою очередь, выпускали из Боровска только на три дня в месяц, чтобы повидаться с женой, детьми, матерью – я был под надзором, мне нужно было получать разрешение в милиции, отмечаться, когда я приезжал в Москву, отмечаться, когда уезжал. И если бы я в эти легко контролируемые три дня с кем-то постоянно виделся – это было бы сразу заметно. Иногда в Москве за мной устанавливали слежку, но она ничего не давала. Поэтому все материалы я получал только от Володи в Боровске, но, конечно, это был совершенно хаотичный набор записок, сведений из лагерей и тюрем, а иногда документов, присылаемых или написанных разными людьми из разных мест Советского Союза. Собиралось до 50 машинописных страниц. Я их редактировал, делил по разделам, перепечатывал на своей маленькой новой, специально купленной, и, соответственно, в КГБ не зарегистрированной, пишущей машинке. А километрах в пятнадцати от Боровска находился какой-то биологический институт, и там работал парень, который тоже раз в десять дней приходил ко мне, получал мой экземпляр и отдавал мне перепечатанные им десять экземпляров предыдущего выпуска. Он не встречал никого другого, не видел никаких материалов (Федя Кизелов сделал мне схрон, который гэбисты так и не нашли), он только перепечатывал семь или десять экземпляров на хорошей машинке и приносил их мне. Раз в десять дней шесть экземпляров у меня забирал Федя, и два из них приносил Елене Георгиевне. Он был известной фигурой. Когда меня арестовали, я месяца через два сам сказал, что редактирую «Бюллетень „В“», но только потому, что понял – недели через две следователи сами это поймут и начнут меня изобличать. Мне хотелось лишить их этого удовольствия.