В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Надо сказать, я переписывался и с другой наследницей Ремизова – Софьей Юльевной Прегель (третий наследник – Владимир Сосинский – вернулся из Нью-Йорка в Москву, но он еще и был женат на дочери Виктора Чернова, а его бофрером был Вадим Леонидович Андреев, время от времени приезжавший из Женевы). Со всеми ними я регулярно встречался. А поскольку еще переписывался с Ниной Николаевной Берберовой, Натальей Резниковой и Алексеем Александровичем Сионским – сотрудником «Русской мысли», – становится вполне очевидно, что в 1964 году в Советском Союзе хорошо закончиться для меня ведение таких знакомств не могло. Но я совершенно об этом не заботился и жил как свободный человек в чудовищно несвободной стране.

Да не только страна, сам факультет наш был очень непрост. Ю. Гаврилов с отвращением пишет в факультетских воспоминаниях, что считал карьеристами всех, кто стремился вступить в партию. Но на самом деле у этих восемнадцати-двадцатилетних детей и выхода почти не было, если уж они захотели стать журналистами.

Ко второму-третьему курсу каждый студент на факультете журналистики понимал, что ему необходимо стать членом партии – без этого он не сможет работать в советской прессе, поскольку не будет до пущен к директивным партийным документам. Исключения могли быть только для отделов спорта или культуры, но для этого нужно было быть профессиональным спортсменом или хорошо образованным человеком, к чему факультет не готовил. Иначе, закончив Московский университет, ты мог работать только в заводской многотиражке да еще и в провинциальной, поскольку прописаться в Москве было невозможно. Можно было, как Аркаша Кудря, уехать совсем далеко от Москвы, и тогда все приобретало более человеческие формы – Россия большая, разная, интересная. Но такое взрослое решение мало кто был способен принять.

Бывало и совсем иначе. Однажды, году в 1964-м, в общежитии высотного здания ко мне подошел незнакомый блондин, учившийся на курс или на два старше – не знаю до сих пор, почему он меня выбрал:

– Я хочу с тобой посоветоваться.

Я сидел в кресле в холле, а он стоял передо мной и, по-видимому, очень волновался – не хотел или не мог присесть.

– Как ты думаешь, стоит поступать в высшую школу КГБ?

Я не имел никакого представления о школах КГБ (лишь потом узнал, что туда охотно берут журналистов, историков и радистов, отбирая еще и по внешним данным – потенциальному шпиону полезно быть привлекательным), впервые говорил с этим парнем, да и самому мне не было двадцати трех лет.

Я начал как-то невнятно говорить, что это неприятная среда, что, по-моему, лучше туда не лезть. Не дослушав, явно неудовлетворенный моим ответом, он отошел. Через несколько десятилетий, узнав его по фотографиям, я понял, что это был Широнин – будущий генерал-лейтенант КГБ, заместитель начальника Второго главного управления (контрразведки). В своих книгах он обвиняет меня в том, что я «развалил КГБ» (к сожалению, это неправда). В каком-то радиоинтервью заявил даже, что на меня «выходили сотрудники иностранных спецслужб». В ответной статье я назвал все это «бабьими сплетнями», сказал, что человек зачастую не может знать, с кем он обедает. Существенно лишь то, с кем он сотрудничает, а я одинаково плохо отношусь ко всем спецслужбам. Генерал-лейтенант очень обиделся на «бабьи сплетни», но возразить по существу не смог. Но это уже было через тридцать лет после разговора в общежитии.

Впрочем, и в университете все было достаточно очевидно. В декабре 1964 года состоялась наша с Томой свадьба. Проводилась она в большом зале студенческой столовой на Мичуринском проспекте, приглашен был весь курс, то есть человек сто двадцать студентов, и они через столы, уставленные бутылками, смотрели на довольно длинный ряд немолодых людей, сидевших рядом со мной и Тамарой, – родственников и писателей, художников старшего поколения. Молодые и немолодые люди с любопытством смотрели друг на друга, разница была в том, что студенты не понимали, кто перед ними; люди немолодые хорошо понимали, какие судьбы ждут этих веселых девочек и мальчиков.

Вскоре началась зимняя сессия и, может быть, мое не вполне уважительное отношение к занятиям на факультете, но, весьма вероятно, и усилия деканата привели к тому, что какой-то один экзамен я не сдал. Вызов к Элеоноре Анатольевне Лазаревич, нашему замдекана, я воспринял скорее иронически, хотя и не ожидал перевода на заочное отделение. Причем перевод этот был сделан как-то особенно оскорбительно – почему-то не на второй, а вновь на первый курс, да еще на первый семестр, то есть я терял сразу три года в сравнении с другими – два года за счет этого перевода и год, который был лишним на заочном отделении в сравнении с дневным.

Тем не менее я не воспринял это как «первое серьезное предупреждение», хотя к концу разговора Элеонора Анатольевна почти взвизгнула:

– И вообще к вам иностранцы в университет приезжают!