В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

И тут я понял, что пропала она у меня неслучайно, и впервые проявил некоторое упорство. Не то чтобы факультет журналистики был мне особенно дорог, но меня возмущала наглая сфабрикованность происходящего, да к тому же отсутствие диплома лишало меня надежды на какую-либо постоянную штатную работу. Наглость девиц в учебной части была особенно противна еще и потому, что они меня прекрасно помнили: за годы моего пребывания на заочном отделении во время работы в журнале «Юность», да и позднее, они регулярно выпрашивали у меня очень ценимые тогда билеты на выступления Булата Окуджавы и Евтушенко – то в Дом литераторов, то в Политехнический музей, куда я сам не ходил.

Крашеные блондинки смотрели мне в глаза, улыбаясь, ни тени стыда на их лицах не было. Декан Засурский был мрачнее, но повторил, что никаких оснований утверждать, что я сдал экзамены, у меня нет. Но факультет наш был совсем маленький, и все преподаватели меня хорошо помнили. За неделю я обошел всех шестерых и каждый, проявив большое достоинство и даже смелость, поскольку хорошо понимал, в чем дело, написал мне справку о том, что такого-то числа мной был сдан экзамен и получена такая-то оценка. К тому же одним из этих преподавателей (по литературному редактированию) была в это время секретарь парторганизации факультета Абрамович, которая была очень придирчивым специалистом, и я трижды пересдавал ей экзамен. Но и представления о человеческом достоинстве у нее были, как выяснилось, столь же определенными, и она без разговоров написала мне справку. С шестью справками о сданных экзаменах я пришел к декану, но мне было сказано, что он уехал в США и без него приказ не может быть отменен, а когда он вернется, я все равно буду отчислен за несдачу теперь уже летней сессии, к которой не допущен. Тогда я пошел к университетскому юристу и в ректорат. Мне было сказано, что все решается на факультете, но скандал разрастался и, хотя Засурский якобы был в Америке, на доске объявлений появился за его подписью новый приказ о моем отчислении, теперь уже «за профессиональную непригодность».

Но все эти годы, худо ли, хорошо ли, мы жили в основном на мои литературные заработки. После работы в «Юности» я сделал десяток передач в литературно-драматической редакции Всесоюзного радио, постоянно писал внутренние рецензии в журналах «Москва» (для дивной и добрейшей Евгении Самойловой Ласкиной) и «Знамя» (для Гали Корниловой), напечатал около сотни статей в Краткой литературной энциклопедии и даже что-то для Комитета по Ленинским премиям. Но все же основным заработком были внутренние рецензии. Ими в Москве, где в литературных журналах и издательствах был громадный «самотек» рукописей начинающих писателей и поэтов, кормились сотни как молодых, так и немолодых литераторов, но по ряду причин (отсутствие уже опубликованных книг, что было необходимо для членства в Союзе писателей, возвращение из лагеря, как было у Португалова, Волкова, Шаламова и других) давало возможность не только достаточно стабильных заработков, но и официальный статус – членство в профкоме литераторов, а как следствие – освобождение от обвинений в тунеядстве. Можно было числиться еще и формальным секретарем у академика или члена Союза писателей, каким был Найман у Ахматовой, Парнис у Некрасова, но это, конечно, не давало никаких денег. Между тем в журналах и издательствах, где в советское время была обязанность в месячный срок отвечать на письма и рецензировать все присланные рукописи гонорары за эти ответы были стабильными, давали мне возможность не только кормить нашу небольшую семью, но и платить членские взносы в профком литераторов.

С внутренними рецензиями проблема возникала у меня не столько материальная, сколько изредка моральная. Кроме прозы «Нового мира» и поэзии в «Юности» ни один журнал не мог себе позволить, да и не желал полагаться на «самотек». Всюду были свои редакционные и издательские планы, составленные из трудов известных писателей, иногда на несколько лет вперед. Но положительная рецензия автору «самотека» в обязательном порядке давала основание для второй рецензии, обычно написанной работающим членом редколлегии журнала, а две положительные рецензии обязывали журнал публиковать начинающего автора. Таким образом, похвалив его, внутренний рецензент доставлял проблемы кормившему его журналу. И в тех редких случаях, когда рукопись и впрямь была значительной, ты не мог себе позволить ее, как и другие, просто «отфутболить», но неизбежно начинал трудные переговоры с редакцией для защиты и помощи начинающему автору.