В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Первые встречи с однокурсниками после моего отчисления и нашего с Томой отъезда были опять в Москве, но больше, чем через год, и не у меня, а у Томы. Гораздо позднее она сказала, что меня, по ее мнению, так долго не выгоняли из университета, потому что ждали, когда закончит обучение наш курс – все же опасались какого-то коллективного протеста.

Для меня жизнь в Киеве не была такой уж тягостной. Тут же наладились приятельские отношения с Виктором Платоновичем Некрасовым, которого я знал еще в Москве, я познакомился с Сергеем Параджановым и часто с ним виделся. В Киеве были три-четыре довольно любопытных коллекции живописи, и это тоже меня занимало. Но не было совершенно никаких заработков – за самыми мелкими гонорарами приходилось ездить в Москву. Положение Томы было еще хуже: человек она менее общительный, поэтому знакомые ее не развлекали, в молодежном международном туристическом агентстве «Спутник» ей охотно предложили работу переводчика, но объяснили, что в отчетах она должна подробно излагать все, о чем будут говорить доверенные ей иностранцы. Декан филологического факультета Киевского университета вместо того, чтобы дать ей переводческую работу, познакомил ее с двумя сотрудниками КГБ, предложившими ей заниматься перлюстрацией писем иностранцев.

Доведенная до отчаяния Тома (а в семейных делах тоже не все было гладко) решила вернуться в Москву. Для начала однокурсники подбросили ей какие-то мелкие переводы для Института информатики – их надо было перепечатывать на машинке, и Олег Шибко тайком проводил ее к себе на работу в АПН, чтобы она могла это сделать. Юра Кирпичников, устроившись в советский отдел Управления международных выставок, смог временно устроить туда и Тому. Однокурсники продолжали помогать ей как могли, но все это было очень непрочно, пока за дело не взялась Наташа – дочь начальника управления и ее сослуживица, у которой обездоленная Тома даже прожила три недели. В конце концов Наташин отец «надел погоны» и получил у Промыслова (мэра Москвы) для своей сотрудницы право купить однокомнатную квартиру и быть в ней прописанной. Было, правда, условие: прописка давалась только Томе, но не мне, и мы действительно года два были разведены и женились вновь перед самым рождением Тимоши. К тому времени оказалось, что Наташин отец был в прошлом не просто генерал-лейтенантом КГБ, но начальником Первого Главного управления, ушедшим в знак протеста со своего поста, когда управление возглавил «непрофессионал» Семичастный. Почему Демьшину Семичастный нравился меньше, чем Шелепин, – не знаю. Впрочем, вероятно, ему не нравились оба комсомольца.

Новый вестник с факультета журналистики появился году в 1973-м. Мы с Томой безмятежно жили в однокомнатной квартирке на Ярославском шоссе, и вдруг однажды раздался звонок в дверь – на пороге стоял наш сверстник, которого я с трудом припомнил по факультету, фамилия его была Демуров. Он был армянин из Тбилиси. Не помню уж в качестве диплома или даже кандидатской диссертации Алик пытался представить сочиненную им повесть, которую безуспешно заставлял прочесть. По его абсолютно бессвязной и претенциозной речи было ясно, что повесть читать не стоит, и я успешно отбился.

Но теперь Алик радостно объявил, что снимает квартиру с женой как раз в нашем доме, в соседнем подъезде. На нем была самая роскошная дубленка, которую я в те годы видел (а далеко не все мои знакомые были бедными), да и квартиру, как выяснилось, он снимал трехкомнатную. Сперва Алик старался быть мне полезным, всучал какие-то меховые шкурки на воротник зимнего пальто для Томы (в магазинах ничего подобного не было), но потом решил, что можно перейти к делу и заговорил со мной о том, как много армян работает в КГБ. Личностный характер этого сообщения был вполне очевиден, но я, делая вид, что не понимаю, промямлил:

– Но ведь у армян такая характерная внешность – вероятно, это неудобно для тайной деятельности.

– А разве я похож на армянина? – возразил Алик. Он действительно был рыжий и походил скорее на татарина, – У меня дядя – начальник районного управления КГБ в Москве.