В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Но меня не заинтересовала его доверительность, и я прекратил разговор. Тем более что он самым отвратительным образом сочетался уже не с перлюстрацией, а просто с перехватом всех моих писем – я уже полгода не получал ни одного письма, а у дверей нашего подъезда в телефонной будке с утра до вечера стоял какой-нибудь хмырь, к ненависти жильцов всего нашего большого дома – в нем еще не было телефонов в квартирах, а телефонов-автоматов рядом было всего два. Разозлившись, я снял квартиру на другом конце города, у меня уже был «жигуленок», и КГБ никак не мог меня найти. Изредка меня находила «наружка» – то у старых знакомых, то на проводах за границу Некрасова, но снова теряла. Когда беременная Тома выходила гулять с Арсиком – нашим бульдогом, – она звонила мне из разных автоматов. Контролировать все телефоны-автоматы в округе для них было невозможно, подбежать и посмотреть какой она набирает номер – топтуны не успевали да, собственно, не так уж я был им нужен. Думаю, что тогда им хотелось только меня «пугнуть». В конце концов выяснилось, что единственной целью была вербовка. Если не получается добровольно – то загнать в угол. Правда, на нее было потрачено как-то слишком много усилий.

Памятным был новый 1975 год. 31-го к нам на праздник пришла однокурсница – Нонна Синявская. В комнате спал годовалый Тимоша, мы сидели на кухне за бутылкой вина и нехитрыми закусками. Перед каждым поставили по подсвечнику, зажгли свечу перед Нонной, перед Томой, я попробовал зажечь свою свечу – она погасла, попробовал опять – погасла снова, попробовал в третий раз – она погасла вновь. Больше я не пытался, и все мы сделали вид, что ничего особенного не произошло. До моего первого ареста оставалось два месяца.

Последним из однокурсников я встретил тогда Аркашу Кудрю. Он мне всегда нравился, но был интересен на расстоянии – мы никогда не были близко знакомы. Что-то мне рассказывали о нем – как он уехал на Дальний Восток, не стремясь ни к карьере, ни к какой выгодной службе в Москве – может быть, что-то рассказывали и ему обо мне. Я был рад его встретить, но тогда мне было не до разговоров. Было ясно, что я вот-вот буду арестован (уже были два бессмысленных обыска – в Москве и в Киеве у мамы) и что книгу о Боровиковском для ЖЗЛ я не успею закончить. Тома была вновь беременна и, собрав, сколько мог, денег и все, что мог, заложив в ломбард, я внес пай за квартиру побольше – было ясно, что вчетвером (двое детей, Тома, ее мать) даже без меня в однокомнатной квартире они не поместятся. И, действительно, когда через несколько дней я был арес тован, им отдали из моего бумажника единственные у меня тридцать рублей. Аркаша все это понял, хотя и не знал причины моего беспо койства, и мне было любопытно потом прочесть его воспоминания об этой встрече.

Вера Сергеевна, мама. Примерно 1975 г.

Вскоре после моего ареста, была одна встреча у Томы с очень близким приятелем – не могу называть его фамилии – потом, через много лет он просил прощения. Они почти столкнулись в холле Останкинского телецентра. И он, устроенный, благополучный тогда советский журналист, прошел мимо Томы, беременной и измученной, сделав вид, что ее не узнает. Сейчас он живет где-то в Южной Америке и торгует местами на кладбищах – в прямом, не в переносном смысле.

Но несколько однокурсников – точнее, однокурсниц, не так боялись. Люся Трофимова (до ее отъезда), Нонна Синявская, Лена Смирнова и, главное, Лена Щербакова, давно разошедшаяся с Кирпичниковым – все периодически бывали у Томы. К счастью, она с Зоей Александровной – моей тещей – и двумя детьми (12 августа в камере Матросской Тишины открылась кормушка – «Григорьянц, у вас родилась дочь») жили не так чудовищно плохо, ак я думал и чего боялся. Возможность продать хоть что-то из коллекций (киевскую часть конфисковали, сфабриковав новый суд, лишь через год после моего освобождения – всё надеялись договориться, пытались купить, додавить: «вы же видите, Григорьянц, как хорошо мы к вам относимся – ничего не забираем»), да к тому же патронаж Фонда Солженицына – все это как-то помогало. Но во все более и более дальние тюрьмы, куда меня переводили (Ярославль, Чистополь, Верхнеуральск) с мамой ездили не однокурсники, а начавший когда-то «Вечера забытой поэзии» с лекции о Мандельштаме Саша Морозов.

Зоя Александровна Кудричева, теща

За девять лет тюрем и лагерей и за три года принудительной жизни в Боровске – в ста километрах от Москвы – наших однокурсников я не встречал ни разу – они были в совсем другой части мира. И журналистская моя работа – подпольный «Бюллетень «В» – от них был бесконечно далек.