В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Я пишу и не знаю, дойдет ли до Вас это письмо. Вы пишете, что вероятно будете в Ленинграде, а московского адреса не даете, хотя и пишете мне «Измайловский проспект» по моим соображениям должен находиться в Ленинграде. Если «вероятно», то куда же писать? И где живет бабушка – тоже непонятно. Поэтому пишу в Киев в надежде, что письмо мое или вернется, или его перешлют Вам. Вильям тоже тщательно искал Тому в списке работающих на выставке, как Вы мне писали, но и ее не нашел – ее там никто не знал. Как все это понимать – не знаю. Даже как-то странно, что несмотря на все данные о человеке, его в нужный момент найти нельзя. Объясните, пожалуйста, все эти недоразумения.

Привет.

Н. Берберова».

Это письмо до меня дошло и даже уцелело после многочисленных обысков и изъятий, как, впрочем, и еще два предыдущих. Одно от 3 февраля 1970 года о том, как ее радует реализованные в СССР публикации (новые тома «Библиотеки поэта» и книга Берковского «Литература и театр» и о переключении Джона Малмстада с Андрея Белого на творчество Кузмина. Второе – о присылке книг. Видимо, речь идет о Гертруде Стайн для диссертации Томы.

Моих писем в архиве Берберовой, как сказал мне один из исследователей, сохранилось больше. Видимо, есть ответ и на цитируемое мной недоуменное письмо. Но я и сейчас помню, как на него отвечал. Наш киевский адрес – один из профессорских домов в усадьбе Политехнического института. Но на Брест-Литовское шоссе выходил километровый его парк, а дома находились за ним. Не зная этого, их, действительно, трудно было найти. Но в Киев письма доходили плохо, да и мне то и дело приходилось жить и бывать в Москве, поэтому я дал адрес моей дважды двоюродной бабки – Ариадны Павловны Перевозниковой, жившей на Измайловском бульваре (а не на проспекте). И в письме я напоминаю, что Измайлово при Петре – деревенька под Москвой, а теперь ее район. Тому, вынужденную из-за отсутствия работы уехать из Киева, возможно, искали на ВДНХ, а Управление международных выставок, хотя там и располагалось, было совсем отдельной организацией. А может быть Тома там и работала сперва внештатно. Не знаю. Во всяком случае заниматься академической. Литературоведческой работой в таких советских условиях не просто. Что-то объяснить – еще труднее.

Поразительно интересно единственное уцелевшее письмо Резниковой (чудом дошедшее в Троице-Лыково), о собранном ею однотомнике Ремизова, который она все понимая, кто есть кто в СССР послала Федину и Лидину. Но все, что она пишет о самом Ремизове, к несчастью не сохранились (а может быть не дошли) посланные мне ее воспоминания.

Тоже очень любопытное (и единственное уцелевшее) письмо Нины Ивановны Гаген-Торн уже с благодарностью мне за помощь в публикации воспоминаний о Вольфиле и просьба помочь с публикацией в «Юности» статьи (этнографической) о Болгарии.

Четыре письма С. Ю. Прегель о «незавидной судьбе» Ремизова в России, судьбе, которую «он предчувствовал» для меня, как и письма Кодрянской тогда были очень важны.

Кажется, в 1966 году в журнале «Москва» был опубликован роман Булгакова «Мастер и Маргарита», его перепечатывали на пишущих машинках, перепродавали номера журнала за большие деньги, в общем, вся «передовая» Москва, а собственно говоря, и весь Советский Союз испытывали восторг перед этой книгой, впрочем, давно известной по самиздатовским копиям. А в журнале для роста подписки дали половину текста в ноябрьском номере, а вторую анонсировали (и напечатали) в январе следующего года. Не помню, как развивался наш разговор, но Клавдия Николаевна осторожно упомянула о книге, и, к явному ее удивлению, а потом оказалось – и удовольствию, я с решительностью, которая в молодости была мне свойственна, сказал, что роман мне скорее неприятен, что Булгаков – «самый большой маленький писатель», используя при этом формулу из «Одноэтажной Америки» Ильфа и Петрова, но оговорившись, что сами эти писатели с их «Золотым теленком» (который тогда в СССР все знали наизусть, цитатами из которого любили говорить друг с другом, повторяя рассуждения внутренне близкого советским людям Остапа Бендера) мне кажутся на редкость отвратительными. На этом мы сошлись потом и с Аркадием Викторовичем Белинковым.