В путь-дорогу! Том III

— Вѣрьте мнѣ, — заговорилъ онъ: — никакой опасности нѣтъ. Я не обманываю васъ, послѣ-завтра Иванъ Павловичъ будетъ уже на ногахъ.

— Онъ отравился? — спросила дѣвушка, уставивъ на него свои большіе расширившіеся глаза.

— Нѣтъ, нѣтъ. Повторяю вамъ, черезъ два дня — онъ здоровъ.

— Онъ принялъ ядъ, я эго знаю, я эго видѣла. Зачѣмъ же эго? Эго все изъ-за той… Какое оскорбленіе maman!…

Дѣвушка залилась слезами. Телепневъ слушалъ ее, едва сдерживая свое волненіе. Онъ былъ глубоко растроганъ неожиданными изліяніями этой гордой души. Онъ взялъ Темиру за руку, колѣна его подогнулись. Онъ едва устоялъ на мѣстѣ.

— Не страдайте такъ, — прошепталъ онъ. — Не — стоитъ. Я говорю вамъ, не стоитъ.

Дѣвушка вдругъ перестала плакать и, не отрывая руки своей, бросила на Телепнева особенный, не то страстный, не то пугливый взглядъ.

— Вы говорите, не стоитъ, — зашептала она отрывисто. — Это правда. Слушайте, что я вамъ скажу. Мнѣ холодно. Я не могу, я не умѣю ихъ любить. Куда-то улетѣло то, что я прежде чувствовала. Я оскорблена за maman. Но я не страдаю за нее, я за себя страдаю. Охъ, какъ мнѣ холодно, если бы вы знали. Молиться я не могу, и давно ужь не молюсь. Еслибъ здѣсь меня вдвое больше любили — я бы то же чувствовала.

— Но вѣдь это ужасно! — вдругъ вскричалъ Телепневъ. — Вы хороните себя въ шестнадцать лѣтъ. Вы сильнѣе всѣхъ близкихъ вамъ людей; не распускайтесь.

— Я не могу такъ, — шептала дѣвушка. — Или все, или ничего. Когда меня разъ обманутъ, — я не забываю. Надо мной все дѣлали опыты. И теперь я отталкиваю всѣхъ.

— Но зачѣмъ же всѣхъ? Я васъ знаю два мѣсяца. Вы меня встрѣтили съ недовѣріемъ, враждебно, по отчего же я тотчасъ понялъ васъ, отчего же меня не охладила ваша гордость, весь вашъ образъ? Узнайте меня, Темира. Дайте мнѣ хоть на одну минуту сблизиться съ вами, дайте мнѣ хоть сколько-нибудь освѣжить и развлечь васъ.

— А вамъ не холодно? — спросила дѣвушка — васъ не давитъ ничто, вы можете молиться?

— Я живу, Темира, и хочу жить. Полгода тому назадъ мнѣ казалось, что ничего мнѣ не нужно, кромѣ моихъ книгъ и стклянокъ. Я напускалъ на себя и сухость, и жесткость, и нелюдимый эгоизмъ. А теперь мнѣ опять хочется быть съ людьми, ссориться и ладить съ ними, любить ихъ, помогать имъ. Вотъ я васъ увидалъ… Вы хотите себя ожесточить; а почему вы знаете, что со всей вашей гордостью, изломанностью, со всѣмъ, что въ васъ есть горькаго и болѣзненнаго, не явитесь въ жизни другаго человѣка, какъ свѣтлая звѣзда, какъ новая сила?…

Дѣвушка слушала, не поднимая глазъ на Телепнева. Онъ уже не владѣлъ собою, схватилъ ея руку и прижалъ къ губамъ.

Дѣвушка выпрямилась и вся задрожала. Телепневъ чувствовалъ на губахъ своихъ трепетаніе ея блѣдной руки съ тонкими нервными пальцами.

— Скажите слово, бросьте вашу маску. Дайте мнѣ полюбить васъ! — вскричалъ онъ и, не выпуская ея руки изъ своихъ рукъ, взглянулъ на Темиру такимъ взглядомъ, отъ котораго она вся зардѣлась. — Я васъ не обману, — шепталъ Телепневъ. — Я не могу, не могу уйти отъ васъ!

Свѣтлая улыбка преобразила лицо дѣвушки и перешла въ страстно-торжественное выраженіе.

— А съ вами мнѣ не будетъ холодно? — сказала она замедленнымъ, но почти спокойнымъ голосомъ. — Мнѣ нельзя половину, мнѣ нужно всего человѣка.

Телепневъ поцѣловалъ руку и повторялъ со слезами въ голосѣ:

— Вѣрьте, вѣрьте мнѣ.

Изъ кабинета послышались оханье и стоны Ивана Павловича.

— Подите къ papa, — вдругъ сказала Темира, отнимая свою руку.

Телепневъ почти ничего не слыхалъ и не видалъ. Онъ схватился за голову, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ сторону и опять подошелъ къ Темирѣ.

— Я васъ не пущу отъ себя! — почти вскричалъ онъ.

Она вскинула на него глазами и молча сильно пожала ему руку.

Онъ бросился бѣгомъ къ Ивану Павловичу.

Тотъ опять разметался, скинулъ съ себя одѣяло, теребилъ кудри и вопилъ бѣлужиной:

— Господи, когда ты меня приберешь! Empoison-nez-moi de grâce!

Телепневъ, вмѣсто всякаго отвѣта, началъ поить его лекарствами и укутывать въ одѣяло.

— Да вы, Иванъ Павловичъ, зачѣмъ разметались-то; вѣдь надо животъ-то потеплѣе держать.

Онъ едва могъ исполнять свою роль сидѣлки. Руки его тряслись, въ вискахъ стучало. Къ счастію, Иванъ Павловичъ накорячивпшсь опять забылся. Телепневъ сказалъ дѣвушкѣ, какъ ему давать лекарство, и поспѣшилъ въ гостиную.

Темиры не было. Оиъ опустился на диванъ н, тяжело дыша, прислушивался къ каждому шороху, къ каждому скрипу двери. Наконецъ она показалась изъ своей комнаты. Онъ подбѣжалъ къ ней.

— Maman очень слаба, — начала она своимъ обыкновеннымъ строгимъ голосомъ. — Она васъ благодаритъ за отца. Прощайте, вамъ нужно ѣхать.

Телепнева такъ и обдало холодомъ. Онъ протянулъ ей руку.

— Зачѣмъ вы такъ со мной прощаетесь, Темира?

— А какъ же? — отвѣтила дѣвушка, не подавая ему руки.

На губахъ ея явилась насмѣшливая улыбка.

— А вѣдь это очень смѣшно было…

— Что смѣшно? — почти съ ужасомъ спросилъ Телепневъ.

— А вотъ-то, что между нами было тутъ у стола.

И съ этими словами она пошла къ двери.

Телепневъ хотѣлъ къ ней броситься, но онъ былъ ошеломленъ.