В путь-дорогу! Том III

— «Господи! что это за дѣвушка, что это за дѣвушка!» шепталъ онъ съ страшной душевной болью.

XIV.

Варцель слышалъ изъ своей комнатки, что Телепневъ вернулся отъ Деулиныхъ часу въ одиннадцатомъ; но къ нему не зашелъ.

«Частенько онъ сталъ похаживать въ филистерію», подумалъ нѣмецъ. «Вѣрно дочурка его забрала за живое. Ну, да оно что же? Ему можно. Кончитъ курсъ — женится. Охъ, только бы хорошая дѣвушка, — вздохнулъ добрый Варцель, преисполненный самыхъ теплыхъ желаній своему пріятелю. — Поразспрошу-ка его завтра немножко. Вѣдь, кто ужь влюбился, тому непремѣнно нужно вылить все.»

И взялъ онъ опять въ руки фармакологію, и началъ зазубривать хинные препараты. Утромъ, часу въ девятомъ, онъ отправился въ своемъ халатикѣ черезъ холодныя сѣни пить чай къ Телепневу. Телепневъ былъ уже совсѣмъ одѣтъ.

— Куда это ты такъ рано? — спросилъ Миленькій.

— Да видишь, нужно будетъ съѣздить къ Деулинылъ.

— Да что-жь ты тамъ будешь въ девять часовъ-то дѣлать?

— Да самъ онъ очень заболѣлъ, жена также; ну, никого нѣтъ въ домѣ.

— Такъ ты кураторомъ. Чтобы нашему брату практику-то предоставить. Ты смотри, донесемъ на тебя, незаконно дѣйствуешь.

Телепневъ казался очень разстроеннымъ и, расхаживая по комнатѣ, урывками пилъ чай.

— Ты хоть китайскими-то травами угости, что-ли.

— Извини, братъ. — Онъ позвонилъ.

— Да ты что это, дружище, какъ нахохлился?

— Такъ.

— Да ужь ты не финти. Я вижу, что не такъ. Что-жь, видно, братъ, заговорило ретивое?

А дѣва русская Гаральда презираетъ.

Да ты скажи-инъ. Полегчаетъ.

— Ты, Миленькій, пожалуйста, ко мнѣ не приставай, у меня ужь такой характеръ: пока что внутри не перегорѣло, ничего ты отъ меня не добьешься.

— Да я ничего, дружище, приставать не стану. Такъ ты ступай, коли нужно.

Дверь съ трескомъ отворилась, влетѣлъ хохолъ.

— Шкандалъ, братцы! — закричалъ онъ и завлекался. — Большое мордобитіе.

— Врешь ты, Мальчикъ у ручья, — послалъ ему въ отвѣтъ Варцель.

— А вы послушайте. Ваничка кинулъ свою шинель на полъ, сѣлъ къ окну, потомъ опйть вскочилъ и расположился по срединѣ комнаты, размахнувши руками.

— А ты говори, да не плюйся.

— Тутъ, братцы, такое дѣло, что плюйся или нѣтъ, все выходитъ дрянь. Знаете вы, тутъ фуксъ былъ у бурсаковъ, черноватый, Севрюгинъ, кажется, по фамиліи, изъ Астрахани.

— Алексисъ, говори кратче, — поддразнивалъ Варцель.

— Ну, такъ вотъ этотъ Севрюгинъ, еще какъ въ корпораціи былъ, все нѣмцевъ задиралъ, и въ одномъ семестрѣ сорвалъ двѣнадцать шкандаловъ. На пистолетахъ пять, ей-богу, пять, и ни разу не былъ раненъ.

— Ну? — подтолкнулъ уже Телепневъ.

— Ну вотъ, государи мои, этотъ самый Севрюгинъ столкнулся тутъ гдѣ-то около «Лондона» съ нѣмцемъ, съ однимъ Тевтонцемъ. Тотъ его и шарахъ съ тротуара-то. Севрюгинъ къ нему секунданта: давай, говоритъ, удовлетвореніе. А нѣмецъ-то, поджавши руки въ боки, говоритъ: шалишь, вы всѣ, говоритъ, сколько васъ тамъ ни на есть, Рутенцы fuhren hinein bis Sie sich dem allgemeinen Comment fügen, т. e., дескать, вы всѣ, такіе-сякіе, на фершисѣ, и можно, дескать, васъ по мордасамъ бить, какъ кнотовъ, и сатисфакціи вамъ не давать.

— Ну, я такъ и зналъ, — вскричалъ Миленькій — ужь эти бурсаки не могутъ!

— Ну, что-жь Севрюгинъ-то? — спросилъ Телепневъ, начиная заинтересовываться разсказомъ Ванпчкп.

— Ну, вотъ въ этомъ-то и штука. Ужь его, братцы, у нѣмцевъ не даромъ прозвали Mordkerl. А онъ ни на пистолетахъ, ни на рапирахъ аза въ глаза не смыслитъ, а только, знаете, хорохорится, форсу имъ задаетъ. Ты, говоритъ, мнѣ, нѣмецъ, сатисфакцію дать не хочешь, такъ я же тебя уконтентую. Сегодня утромъ, вотъ часъ тому назадъ, отправляется онъ, взялъ двоихъ свидѣтелей изъ бурсаковъ, въ переулочекъ, знаете, за университетомъ-то, стоитъ и дожидается, какъ Вильгельмъ Тель. А Тевтонецъ-то живетъ, братцы, у сапожника Канаста. Выходитъ онъ въ девятомъ часу изъ дому съ двумя тоже Тевтонцами. Фамилія этому нѣмцу Купфершмидтъ. Севрюгинъ сейчасъ къ нему на встрѣчу, поровнялся: «зачѣмъ, говоритъ, Купфершмидтъ, ты не даешь мнѣ сатисфакціи?» А Тевтонецъ ему отвѣчаетъ: «ты, говоритъ, на фершисѣ, и никакой, говоритъ, сатисфакціи я тебѣ давать не намѣренъ». Севрюгинъ разсвирѣпѣлъ. У него ужь умыселъ-то былъ. Какъ выхватилъ онъ, братцы, изъ-подъ пальто ремень съ пряжкой, да и звякнулъ Тевтонца въ самую рождественскую часть — глазъ чуть не вышибъ. Нѣмецъ-то, говорятъ, завопилъ. А другіе два бурша кинулись на Севрюгина. Севрюгинъ отъ нихъ драло. А Купфершмидтъ этотъ кричитъ: «оставьте, тащите меня въ клинику, глазъ онъ мнѣ выхватилъ».

Ваничка перевелъ духъ, наплевавшись вдоволь.

— Ну, что, братцы, хороша исторія?

— Эхъ, бурсаки, бурсаки! — кричалъ Варцель, забѣгавши по комнатѣ.

— Да что такъ возмущаешься, Миленькій? — спросилъ его Телепневъ.

— Да помилуй, братецъ, вѣдь это чѣмъ пахнетъ?