В пути

Работая локтями, Дюрталь протолкался сквозь толпу и заметил аббата, сделавшего ему знак. Подойдя, он занял стул, оставленный ему священником, и стал разглядывать игумена Великой Траппы, окруженного духовенством в ризах, отроками хора в красных или голубых одеждах, сопровождаемого трапистом с голым черепом в венчике волос, державшим деревянный посох, на рукоятке которого был вырезан маленький монах.

С игуменским крестом на груди Дом Этьен, облаченный в белую мантию с широкими рукавами и золотой кистью на капюшоне, увенчанный низкой митрой, меровингского образца, своим коренастым сложением, седой бородой, ярким цветом кожи сперва произвел на него впечатление старого крестьянина, загоревшего под солнцем на работах в винограднике. Он казался простодушным человеком, который тяготится митрой, смущен воздаваемыми почестями.

В воздухе веял едкий аромат мирры, опаляющий обоняние, как индейский перец обжигает рот. Толпа встрепенулась. За отдернутой завесою решетки монахини запели, стоя, гимн святого Амвросия Медиоланского, и полным благовестом зазвонили колокола аббатства. В небольшом проходе, ведущем на хоры с паперти и обрамленном живою изгородью склонившихся женщин, появились крестоносец и свеченосцы, а за ними послушница в наряде новобрачной. Темноволосая, хрупкая, очень маленькая, смущенно выступала она, потупив глаза, между матерью и сестрой. Дюрталю на первый взгляд она показалась ничтожной, не слишком красивой, слишком обычной. Его бессознательно задело это необычное для свадьбы отсутствие жениха, и, словно ища его, он невольно оглянулся.

Преодолевая волнение, постригаемая прошла корабль церкви, проникла на хоры и слева перед большой свечей преклонила на аналое колена, сопровождаемая сестрой и матерью, как бы олицетворявшими ее подружек.

Дом Этьен поклонился алтарю и, поднявшись до верхней ступени, сел в приготовленное там обитое красным бархатом кресло.

Тогда один из священников подвел к нему молодую девушку, и одиноко опустилась она перед монахом на колени.

Дом Этьен хранил недвижимость идола Будды с соответственным жестом, подняв кверху один палец, тихо спросил:

— Чего просите вы?

Она заговорила чуть слышно:

— Отец мой, чувствую я, что обуревает меня пламенное желание посвятить себя Богу, сочетаться жертвенно с Господом нашим Иисусом Христом, приносимым на престолах наших, на заклание, и отдать жизнь свою непрерывному поклонению Святым Дарам, следуя чину, установленному достославным отцом нашим, святым Бенедиктом, я униженно молю у вас благодати святого одеяния.

— Я охотно дарую вам ее, если вы убеждены, что сможете жить, как подобает жертве, посвятившей себя Святым Дарам.

Она ответила более уверенным голосом:

— Уповаю, что подкрепит меня в бесконечной благости своей Спаситель мой Иисус Христос.

— Да ниспошлет вам Господь сил, дочь моя, — сказал прелат. Встал, обратился к алтарю и, с обнаженной головой, преклонив колена, начал песнь «Veni Creator» [34], подхваченную голосами всех монахинь за железными узорами решетки.

Потом снова возложил на себя митру и начал молиться, а под сводами разносилось пение псалмов. Послушница, которую отвели на ее прежнее место к аналою, поднялась, поклонилась алтарю и, подойдя между двумя своими подружками к севшему игумену трапистов, коленопреклоненная склонилась у его ног.

Обе провожавшие сняли с нее подвенечную фату и флердоранжевый венец, распустили ленты волос, один из священников разостлал салфетку на коленях прелата, а диакон на блюде поднес ему длинные ножницы.

И в движениях этого монаха, словно палач готовившегося постричь осужденную, для которой близился час искупления, предстала тогда собравшейся любопытной толпе грозная красота невинности, уподобляющейся преступлению, возлагающей на себя возмездие неведомых, даже непостижимых ею грехов, и содрогнулись объятые ужасом пред карающей видимостью сверхчеловеческого правосудия присутствующие, когда епископ забрал в руку волосы, откинул их на лоб и потянул к себе. Точно стальные молнии засверкали в сумраке дождя.

Слышался только скрип ножниц, погружавшихся, среди мертвого безмолвия храма, в руно, отсекаемое их лезвиями. Потом все смолкло. Дом Этьен открыл руку, и длинными черными нитями упал на колени его этот дождь.

Вздох облегчения пронесся, когда священники увели новобрачную, странную в своем влачащемся платье, с неубранной головой и голым затылком.

Вскоре появилась та же самая процессия, но исчезла невеста в белом платье, превратясь в инокиню в черной рясе.

Она поклонилась траписту и встала на колени между матерью и сестрой.