В пути

И пока игумен молил Господа благословить слугу свою, церемониарий и диакон принесли из жертвенника возле алтаря корзину, в которой уложены были под увядшими лепестками роз черный кожаный пояс, символизирующий преграду похоти, по мнению отцов церкви, обитающей в области чресл, наплечник, знаменующий жизнь Распятого в мире, и вуаль, означающую уединенное житие, сокрытое во Господе. Прелат возвестил послушнице смысл символов, взял горящую свечу в стоящем перед ней паникадиле и, протянув ее постриженной, возгласил единым речением существо вручаемой эмблемы: accipe, charissima soror, lumen Christi… [35]

Затем один из священников с поклоном поднес Дом Этьену кропило, и тот словно усопшую крестообразно окропил молодую девушку освященною водой. За сим игумен сел и заговорил тихо, спокойно, даже без рукодвижений.

— Не взирайте вспять, — сказал он, — и не жалейте ни о чем; чрез уста мои повторяет вам Иисус обещание, некогда данное им Магдалине: «благую избираешь часть, которая не отымается от тебя». Помыслите также, дочь моя, что, оторвавшись от вечного ребячества суетных трудов, вы исполните полезное дело здесь, на земле. Вы сотворите милосердие наиболее возвышенное, искупите других, помолитесь за тех, кто не молится вовсе, и по мере сил ваших поможете загладить ненависть, с которой мир восстает на Спасителя. Страдайте, и счастье дастся вам. Возлюбите небесного Супруга вашего и вы увидите, как кроток Он к избранницам своим! Верьте мне, столь велика Его любовь, что не дожидаясь, пока очиститесь вы смертью, Он вознаградит вас за ваши жалкие лишения, за ваши скудные тяготы. Еще до смертного часа осыплет Он вас своими милостями, и избыток восторгов настолько переполнит меру ваших сил, что вы будете молить Его о ниспослании вам кончины!

И понемногу воодушевился старый монах, вернулся к словам, сказанным Христом Магдалине, указал, что Иисус возвестил в них превосходство созерцательных орденов над остальными. Преподал краткие советы, подчеркнул необходимость уничижения и бедности, являющих две великие ограды — как вещает Святая Клара — жизни иноческой. Благословил в заключение послушницу, которая, приблизившись, поцеловала его руку и отошла на свое место; помолился, воздев глаза к небу, чтобы Господь принял деву, обрекающую себя на заклание за грехи мира, и, встав, запел «Те Deum».

Все поднялись, и в преднесении креста и свечей шествие вышло из церкви на двор. Дюрталь мог вообразить себя вдали от Парижа, перенесенным вдруг в глубину веков.

Двор, окруженный строениями, был окаймлен против ворот высокой стеной, посреди которой виднелась двухстворчатая дверь. По шести тощих сосен колебались в воздухе с каждой стороны. Пение доносилось из-за стены.

Выступив вперед, послушница, склонив голову, остановилась одна со свечей в руке перед запертой дверью. Опершись на посох, неподвижно, стоял в нескольких шагах от нее игумен трапистов.

Дюрталь разглядывал их. Молодая девушка, такая обыденная в подвенечном наряде, стала теперь очаровательной. С робкой прелестью обрисовывалось ее тело. Умолкли линии, слишком говорливые под светским платьем, и слагались под иноческим саваном в наивный рисунок ее очертаний. Она точно помолодела, как бы вернулась к незаконченным формам детства.

Чтобы лучше рассмотреть ее, Дюрталь подошел ближе. Пытливо наблюдал ее лицо, но оно было немым в ледяном покрове головного убора; казалось, что она унеслась от света с сомкнутыми глазами, и лишь в улыбке блаженных губ сквозила жизнь.

Иное, чем в капелле, впечатление производил коренастый краснолицый монах. Все тот же мощный стан, та же багровая кожа. Но вульгарное выражение черт лица искупалось глазами цвета голубой воды, бьющей из меловой почвы, — воды без отблесков и ряби, — глазами невероятно чистыми, скрадывавшими грубость виноградаря, каким казался он издали.

«Бесспорно, что душа в этих людях, — все думал Дюрталь, — преображает их лица, и мерцание святости загорается в этих глазах, запечатлевается на их устах, грани которых прикасается душа, глядящая вне тела».

Песнопения вдруг смолкли за стеной. Девушка ступила вперед, сложенными перстами постучала в дверь и слабеющим голосом пропела:

— Aperite mihi portas Justitiae: Ingressa in eas confitedor Domino [36].

И двери распахнулись. Открылся большой двор, убитый щебнем, в глубине замкнутый строением, и, стоя полукругом, возгласила вся обитель с черными книгами в руках:

— Наес porta Domoni: Justi intrabant in eat [37].

Послушница сделала еще шаг до порога и прозвенела своим тонким голосом:

— Ingrediar in locum tabernaculi ei adputabilis, usque ad domum Dei [38].

А бесстрастный хор монахинь отвечал:

— Наес est domus Domini, firmiter aedificata: Bene fundata est supra firman petram [39].