В пути

Прелюбодействовала, вступив в брак, и утопала в распутстве; любовники сменяли друг друга, и, высосав из них все соки, она выбрасывала их, как шелуху. Но вдруг благодать пробудилась в ней и озарила душу. Не дерзнув открыть священнику на духу тягчайшие пороки, она все же причастилась, увенчав свою греховность святотатством.

Денно и нощно терзали ее муки совести, и она наконец прибегла с молитвой к святому Франциску Ассизскому, взывая о спасении. На следующую же ночь святитель явился ей, говоря: „Сестра моя, я исполнил бы твои мольбы, если б ты воззвала ко мне раньше“. На другой день, войдя в церковь и услышав проповедующего с кафедры священника, она поняла, что именно к нему надлежит ей обратиться, и исповедалась у него с полной откровенностью, ничего не утаив.

И начались испытания тяжкой очистительной жизни. Друг за другом потеряла она мать, мужа, детей. Ее осаждали столь яростные искушения сладострастья, что не раз схватывала она пылающую головню и прижигала огнем язву своей похоти.

Демон искушал ее в течение двух лет. Раздав имение бедным, она облеклась в одежду третьего чина святого Франциска, давала приют недужным и немощным, собирала для них милостыню на улицах.

Чувство гадливости однажды мелькнуло в ней при виде прокаженного, покрытого зловонною коростой. Чтобы наказать себя за свое отвращение, она выпила воду, которой омыла его струпья. На нее напала тошнота. Чтобы отягчить кару, она принудила себя проглотить пленку, застрявшую у ней в горле. Целые годы перевязывала она раны и размышляла о страстях Христовых. Но вот кончилось скорбное послушание, и ее озарило сияние видений. Иисус лелеял ее, как любимого ребенка, ласкал, называл ее своей дражайшей, возлюбленной дочерью. Освободил ее от потребности есть, питал Святыми Дарами. Призывал, привлекал, погружал ее в таинственный свет, и ей, наследнице будущего блаженства, еще при жизни даровал небесные восторги.

Но она была столь простодушна и робка, что все же страшилась, тревожимая воспоминаниями содеянных грехов. Не в силах уверовать в свое прощение, обращалась ко Христу: „Ах! Если б в железном ошейнике приволокли меня на площадь, чтобы я могла всенародно вопить о своей полной срама жизни!“

И Он утешал ее, повторяя: „Уверься дочь моя, грехи твои Я загладил моими муками“. И когда она укоряла себя, что жила в богатстве, бредила нарядами и драгоценностями, Он, улыбаясь, изрекал: „Я нуждался во всем, чтобы искупить твою страсть к роскоши. Ты стремилась ко многим нарядам, а у Меня была всего лишь одна одежда, но и ее совлекли воины и метали о ней жребий. Моя нагота искупила чванство твоих уборов…“

В таком тоне протекали все ее беседы со Христом. Он тщился ободрить смиренную, отягощенную обилием Его благодеяний. Из святых жен она больше всех пропитана любовью! Ее творение — цепь ласк и духовных излияний. И произведения других мистиков кажутся тлеющими по сравнению с пылающим костром ее книги!

„Да! Эта францисканка лицезреет подлинного Христа святого Франциска, Бога милосердия — думал, перелистывая страницы, Дюрталь. — В сущности, у нее мог бы почерпнуть я утешение, — Анжель де Фолиньо грешила, подобно мне, и, однако, Господь отпустил ей все грехи! Да, но сравнить ее душу и мою! Я рассуждаю, вместо того, чтобы любить! Но нельзя забывать, что блаженная была окружена более благоприятными условиями для покаяния. Жила в XIII веке, когда краток был путь до Господа, от которого мы с каждым столетием отдаляемся, со времени Средневековья. Жила во времена, изобиловавшие чудесами и святыми, а я обитаю в Париже в эпоху, когда чудеса редки и не часто встречаются святые. — И что ожидает меня после отъезда из пустыни? Раствориться, размякнуть в чаду греха, в испарениях городских пороков!

Кстати… Взглянул на часы и вздрогнул. Было два. — Я пропустил ноны. Мне решительно следует разобраться в сложном расписании таблицы, иначе буду всегда путаться“, — и он набросал в нескольких строках: утро, — встать в четыре или даже в половине четвертого; в семь — завтрак; в одиннадцать — сексты; в половине двенадцатого — обед; половина второго — ноны; четверть шестого — вечерня; в шесть — ужин и двадцать пять минуть восьмого — повечерие.

„По крайней мере, ясно и легко запомнить. Дай Бог, чтоб не заметил сегодня отец Этьен моего отсутствия в церкви!

Ах, да! Я не исследовал еще пресловутого регламента“, — подумал он, рассматривая картон, вставленный в раму и висевший на площадке.

Подойдя, прочел:

„Правила для господ богомольцев“.

Они слагались из многочисленных статей и начинались так: