В пути

— Святое причастие… вам оно нужнее, чем другим, вам суждено испить больше горя, чем существам менее образованным, существам более простодушным. Воображение истерзает вас. Оно вас толкнуло на многие грехи, оно же справедливым возмездием принесет вам тяжкие страдания. Оно — плохо закрытая дверь вашего Я, через него может проникнуть и раствориться в душе вашей демон. Бдите и ревностно молитесь, чтобы Господь помог вам. Скажите, есть у вас четки?

— Нет, отец мой.

— В голосе, которым вы произнесли это «нет», мне почудился оттенок враждебности.

— По правде, меня слегка смущает такое механическое орудие молитвы. Мне кажется, не знаю почему, что через несколько секунд я утрачу смысл повторений. Рассеюсь, буду, наверно, лепетать глупости.

— Знавали вы, — спокойно возразил приор, — отцов семейств? Дети бормочут им ласки, рассказывают невесть что, и, однако, они слушают с восхищением! Почему не допускаете вы, что Господь Бог, Отец наш благой, не любит внимать детям, даже когда они бессвязно, запинаясь, лепечут свои детские просьбы!

И помолчав, продолжал:

— В вашем ответе я чую отпечаток козней диавольских, ибо велика благодать, сопряженная с четками — истинным венцом молений. Пресвятая Дева сама раскрыла святым это орудие молитвы. Возвестила, что оно радует ее. И этого довольно, чтобы полюбить их.

Сделайте так ради Нее, могущественной помощницы вашего обращения, предстательствовавшей пред Сыном о спасении вашем. Вспомните, что Господь Бог восхотел, чтобы чрез Нее нисходила на нас вся благодать. Как непреложно свидетельствует о том святой Бернар: «Totum nos habere voluit per Mariam» [60].

После новой паузы монах прибавил:

— Четки повергают в ярость злые силы, и в этом надежное знамение свыше. Налагаю на вас эпитемию: ежедневно в течение месяца прочитывайте десяток.

Помолчав, медленно продолжал:

— Увы! Все мы носим след первородного греха, толкающего нас во зло. Более или менее его хранит каждый из нас. Вы неустанно бередили вашу рану с юных лет, но теперь прокляли ее, и Господь спасет вас. Не буду укорять за прошлое, оно изглажено вашим раскаянием и твердым обетом больше не грешить. Завтра в причастии вы обретете залог примирения. После стольких лет Господь снизойдет и остановится на путях вашей души. В великом смирении встретьте Его и молитвой приготовьтесь к таинству слияния, которого Он хочет по благости своей. Произнесите слово покаяния, и я дам вам святое отпущение.

Поднял руки монах, и словно два белых крыла, веяли над ним рукава его белой рясы. Воздев глаза, произнес он разбивающую узы грехов величественную формулу отпущения. И упали на Дюрталя, повергая его в трепет с головы до ног, три слова, подчеркнутые медленным, повышенным голосом: «Ego te absolvo» [61]. Не в силах овладеть собой, склонился он ниц, не понимая, что с ним, но явственно чувствуя, что Христос здесь, в этой комнате, стоит возле него и, не находя слов благодарности, плакал в восторге, склонившись под истовым крестным знамением, которым осенил его приор.

Словно из грезы унес его голос монаха:

— Радуйтесь, жизнь ваша умерла. Погребена в монастыре, и в монастыре суждено ей возрождение. Это благое предзнаменование. Уповайте на Господа и идите с миром!

Пожимая ему руку, отец прибавил:

— Не стесняйтесь тревожить меня. Всецело располагайте мной не только для исповеди, но и для всех бесед, всех советов, какими смогу вам быть полезен. Согласны, правда?

Вместе вышли они из аудитории. В коридоре монах поклонился и исчез. Дюрталь колебался, куда уединиться для размышления: в свою келью или церковь, — когда показался Брюно.

Подойдя к Дюрталю, он сказал:

— Ну, что? Изрядный груз свалился с плеч? Да?

И засмеялся на удивленный взгляд Дюрталя.

— Поверьте, такой старый грешник, как я, по тысяче мелочей — хотя бы по вашим несчастным глазам, которые сейчас горят, — мог узнать, что вы укрылись сюда непримиренным.

А сейчас я вдруг сталкиваюсь с преподобным отцом, который возвращался в монастырь, и смотрю, как вы выходите из аудитории. Не требуется, согласитесь сами, особой сообразительности, чтоб угадать, что совершилось великое омовение!

— Да, но приора вы не видели со мной, — возразил Дюрталь, — он удалился до вашего прихода. У него могло случиться и другое дело.

— Нет, отец был без наплечника и в рясе; он надевает ее только идя в церковь или на исповедь. В церкви в этот час нет богослужения, и я поэтому не сомневался, что он посетил аудиторию. Прибавлю еще, что трапписты не исповедаются здесь, и, следовательно, лишь двое могли беседовать с ним в этой комнате — вы или я.

— Теперь понимаю, — засмеялся Дюрталь.

Тем временем к ним присоединился отец Этьен, и Дюрталь попросил у него четки.

— Но у меня нет, — огорченно молвил монах.

— У меня их несколько, — предложил Брюно. И я сочту за большое счастье поднести вам одни. Вы позволите, отец?..

Монах сделал утвердительный знак.

— В таком случае благоволите проводить меня, — обратился к Дюрталю посвященный. — Я немедленно вручу их вам.