В регистратуре

— Подумаешь, ерунда какая! Ты не на мужицкой свадьбе, чтоб здравицы говорить. Гм… Честь, честь! Не хватало еще, чтоб и у мужиков честь была!.. Бога благодари, братец, что жив остался! Пошел, пошел! Скажи спасибо богу и господам, что не уложили тебя на эту скамейку, тогда бы ты не стал спрашивать, где твоя честь. Подымется человек с твердой лавки после двадцати пяти розог, его не тянет начинать тяжбу о своей чести… Иди домой. Не нуди, не ступай на тонкий лед, провалишься! Рви домой, пока гром не грянул. Не дожидайся, пока градом побьет.

Стражник исчез в судейских коридорах.

— И здесь властвует правда? — нахмурил измученное лицо честный Мато Зоркович. Кулаки его сжались, и он двинулся к своему селу, своему дому…

Сгорбленная, уничтоженная, обессиленная, съежилась на холодном полу своего жилища некогда прелестная фея Дорица, ныне же самое что ни есть распоследнее существо в этом черном, проклятом мире. Надвигающееся помешательство, клокочущее бешенство разъедали ей душу и сердце. В голове будто железная рука сдавливала разум, наползал темный туман, и в глазах мерк свет. Ей казалось, будто она перестала существовать, будто она лишилась рук и ног, будто и тело ее оставило.

Мато вошел в дом и грустно позвал:

— Женушка дорогая! Дорица моя!

Дорица не подняла и глаз.

— Отойди от меня! — послышался жуткий, надорванный голос. — Отойди от меня! Будь прокляты мои глаза, будь проклято мое тело, будь проклято мое лицо! — Женщина вцепилась ногтями в собственные щеки. — Ох, если бы дикие козы растоптали его, если б глаза мои выпили лютые змеи!

— Жена, что с тобой? Бог помутил твой разум? — закричал пораженный Мато.

— Отойди от меня! — прошептала несчастная. — Нет, слушай, что это было? Откуда этот гром? Слушай! Пока меня еще не совсем покинул разум! Пока еще видят мои глаза! Пока еще сердце мое и душа не изменили мне! Слушай, горемыка…

И женщина, припав к ножке кровати, рассказала обо всем, что случилось.

Вскрикнув, Мато Зоркович зарычал грозно и невразумительно. На бедную жену и не взглянул. Он помчался на чердак, метнулся к стогам сена, ринулся к прочим дворовым постройкам. Все произошло быстро, в одно мгновение. Он схватил тяжелый, совсем новый, только что наточенный топор и — его будто ветром унесло в луга и непролазные лесные дебри.

Прошло немного времени, и над соломенными крышами показался дым. Горящими языками заплясало пламя пожара. Вспыхнули стога, и тяжелая, горячая струя воздуха неторопливо потянулась вверх.

В селе были одни дети, старики да бабы. Послышались крики, вопли: «Пожар! Пожар! На помощь! На помощь!»

Первыми прибежали босоногие ребятишки в замызганных рубашонках. Они уселись поодаль и удивленно уставились на разгоревшийся огонь. «Какая печка!» — крикнул светлоголовый малыш, крутя загорелой шеей, но никто ему ничего не ответил, и он, шумно шмыгнув носом и втянув грязноватые сопли, нависшие надо ртом, продолжал копаться в земле, этакий Архимед наивного и невинного ребячьего мира!

— Ведра сюда! Жбаны собирайте! Воды скорее! Может, успеем что-нибудь спасти.

— Никого дома нет. Мато вчера увели, Дорица пошла просить о помиловании, искать правды, не вернулась еще… Вот горе-то! Беда никогда одна не приходит!

— Воды! Ведер! — кричали в сумраке. Кто-то побежал за водой, но до нее было не близко: крохотный родничок и мелкий пруд. Пока принесли два-три жбана воды, огонь охватил уже деревянные стены. О стогах никто и не думал. Корову и волов выгнали наружу.

— Тащи! Сюда! Лейте там.

Выплеснули два-три ведра воды. Это было все равно что несколько дождевых капель брызнуло бы в раскаленный песок пустыни.

— Ничего не спасешь! — вздохнула дебелая, здоровенная бабища, поднеся еще один жбан. — Кричи не кричи, старайся не старайся, ничем не поможешь!

— Ничем! Люди добрые, беда обрушилась на наших друзей, как потоп. Пропали они, совсем пропали, — с плачем и причитаниями бегал тот старик, что ходил с Дорицей в имение. Слезы текли у него по белым усам.

Тут из дома раздался глухой стон.

— Иисус и Мария, помилуйте нас! В доме человек живой! Помогите, надо вытащить. Двери выбивайте!

Дверь распахнулась, изнутри выбился густой, черный дым. Прелестная фея Дорица с окровавленными исцарапанными щеками, простоволосая, взлохмаченная кинулась в толпу.

— Ха-ха-ха! Горит! Горит! И хорошо, что горит… Вырвали у нас сердце, вытащили душу, забили разум. Ха-ха-ха! А всему виной красота и черные очи прелестной вашей феи Дорицы! Ха-ха-ха! Она прекрасна? — шипели осквернители. — Прекрасна! Только матерь Божья прекрасна, а мы? Чернь и скот. Отдайте мое сердце! Отдайте мою душу! Разум мой отдайте! Вора Микулу ловите, это он поджег! Пусть сгорит живьем! Хватайте проклятого черного урода — дымом его удушим… А я удушу осквернителя — он мои! Мой он!..

Люди расступались перед помешавшейся Дорицей, вздыхая и пытаясь понять, что значат ее вопли и возгласы.

— Я знаю! Все понимаю! — дернулся старик, что вчера провожал Дорицу.