В ритме сердца

Мы вернулись обратно в кварцевый зал, когда вместо фонового звучания струнных инструментов слух гостей уже вовсю очаровывал приятно льющийся голос певицы, а прежде светлая атмосфера помещения сменила оттенки на более приглушённые, интимные, располагающие к тому, чтобы наконец отбросить все чинные беседы в сторону и расслабиться, созерцая вечернюю шоу программу или отправляясь танцевать.

Я хоть и приходила в полнейший восторг от каждого потрясающего выступления знаменитых певцов, артистов и танцоров, но ни на минуту не прекращала параллельно выискивать в многолюдной толпе элиты города наглую морду Эндрюза, с которым мне срочно нужно поговорить до того, как он успеет надраться до положения риз.

Я даже представить себе не могу, что нас ждёт с Адамом дальше, но я точно знаю одно: меня совершенно не волнует его требование ко мне – с этого момента вычеркнуть всех мужчин из своей жизни. Даже несмотря на то, что вычёркивать мне по сути-то и некого. В моей тайной любовной истории вписано лишь одно имя. Только один, но самый значимый мужчина, который является для меня всем: другом, братом, родным человеком и любовью всей моей жизни. Я никогда не откажусь от Остина и очень надеюсь, что Адам сможет с этим смириться.

Что касается наших новоиспечённых отношений с Хартом – теперь я обязательно расскажу о них Остину и должна успеть это сделать раньше, чем Марк наплетёт ему всякий вздор. Но по поводу «Атриума» всё остаётся неизменным.

Я разобьюсь в лепёшку, но не допущу, чтобы Остин узнал обо мне правду! Не потому что боюсь, что он во мне разочаруется или не поймёт. Остин поймёт. Позлится. Прям мощно так позлится. Но рано или поздно поймёт. Но я не хочу, чтобы ему открылась часть меня, которую я сама презираю, терплю и люто ненавижу.

И если он видит во мне исключительно свою маленькую буйную девочку. Младшую сестричку. То пусть это так и остаётся. Я не хочу менять этот чистый образ в его глазах. Не хочу проявлять перед ним эту порочную, грязную и отвратительную часть своей повседневной жизни.

Остин – моя мечта. Самая заветная и самая несбыточная.

И я всем сердцем не хочу, чтобы моей мечте стало известно, в кого по ночам превращается его неугомонная малышка.

Он не узнает.

Я сделаю всё ради этого.

Обещаю.

– Как же он на тебя смотрит, Ники, – от скрупулёзного разглядывания лиц гостей меня отрывает таящий от придыхания голос Камиллы, что ещё не до конца успела отойти от побочных эффектов влияния Адама, и потому по-прежнему пребывает в непривычном для неё немногословном режиме, что, если честно, очень даже радует.

Девчонка хоть и приятна мне, и я выдохнула с облегчением, узнав, что после её взбалмошного побега из интерната и пропажи без вести на несколько месяцев с ней не случилось ничего плохого, но она далека от статуса моей близкой подруги, и потому слушать её бесконечный поток историй меня надолго не хватило бы, а отвечать на вопросы об Адаме – просто не получилось бы. Кто бы мне ответил хотя бы на один?

– Как бы я хотела, чтобы и на меня так тоже кто-нибудь посмотрел, – она глубоко вздыхает, неотрывно глядя куда-то вдаль.

Обнаружив в паре десятков метров от нас предмет её вожделения, я натыкаюсь на жгуче-чёрные глаза, что даже с расстояния заставляют каждую клетку моего тела плавиться, подобно олову в печке.

В горле резко пересыхает, а весь низ живота тяжелеет, когда я невольно зависаю в любовании манер общения Адама с неким Уитмором, о котором говорил ему отец. Его плавные сдержанные движения, уверенность в каждом жесте, повороте головы, взгляде, зорко окидывающем пространство с высоты своего богатырского роста, и мощное излучение безграничной силы, выдающей в нём бескомпромиссного и успешного человека, – ну просто загляденье.

– Ты так говоришь, Милла, словно ты незамужняя дева на закате своих лет. Тебе сколько? Пятнадцать, шестнадцать? – предполагаю я, с трудом переводя всё своё внимание с Адама на девчонку.

– Вообще-то почти семнадцать, – заявляет, гордо вздёрнув нос.

– Ну вот видишь, у тебя ещё всё впереди, хотя на тебя и сейчас вон как смотрят – аж шеи сворачивают, – указываю на группу парней, сидящую через один столик от нашего.

– Они смотрят не на меня, а на мою голую спину и дразняще вылезающую грудь, а это совсем другое, – бурчит Милла, вальяжно откидываясь на спину стула. – Адам на тебя смотрит, как на единственное, что по-настоящему видит в этом зале.

Она в самом деле так думает? Надеюсь, что да, потому что её слова что-то крепко трогают в моей душе, выпуская на волю порхающих бабочек, что своими хрупкими крылышками щекочут меня до сладких судорог в животе.

– Не говори ерунды, Милла. На тебя ползала смотрят так же, – заверяю, прикусывая губу, чтобы скрыть проступающую наружу глупую улыбку. – Ты выглядишь сногсшибательно, но… платье, конечно, очень смелое. Как мистер Харт вообще его одобрил?