В родном доме

«Нет уж, – серьёзно ответил морской ветер, – в таких делах тебе не следует полагаться на ветра. В вопросах любви ветер не советчик и не помощник. И вообще, взывать в таком щекотливом деле о помощи – не мужское дело. В любви надо надеяться только на самого себя. Любовь расположена к сильным духом».

«Эх ты, морское ветрило! И ты мне это говоришь. Я сам себе эти слова много раз говорил. Но что же мне делать? В любви я не смог стать сильным духом, не смог…»

Гумер посмотрел на часы. Пора пить в столовой кумыс. В этом санатории просто помешаны на режиме, чуть опоздаешь – останешься и без кумыса, и без обеда, и без лекарств и всяких там процедур. К тому же об этом поставят в известность главного врача, тебя самого обвинят в нарушении внутреннего распорядка санатория. «И это справедливо, – подумал Гумер, – ведь мы сюда не отдыхать, а лечиться приехали».

В столовой Гумер попил превосходный кумыс из молока кобылиц, пасущихся на тучных лугах долины Чатыр-Тау (Шатёр-Гора). Этот напиток бывших кочевников привозили из Чатыр-Тау в санаторий точно по расписанию, по минутам. Наверное, поэтому в кумысном зале так остро пахло степными травами, конским потом, влажной землёй. «Напиток предков, – подумал Гумер о кумысе. – Уже в древности знали о целительной силе этого нектара степняков».

Два стакана кумыса взбодрили кровь, слегка разгорячили тело, и Гумер вышел на улицу в приподнятом настроении. Но действие кумыса прошло быстро, как быстро прогорает зажжённая спичка, и через несколько минут кровь в жилах текла по-прежнему и настроение, соответственно, снизилось до уровня обычного. Конечно, Гумер не точил лясы ни с какими морскими ветрами, всё это было плодом его воображения, просто таким образом он пытался разговаривать сам с собой. Это было способом утешить себя, одинокого, неприкаянного.

Гумер действительно ощущал себя страшно одиноким, даже сиротой. Правда, формально он был сиротой: лет пятнадцать назад умер его отец, а в апреле этого года скончалась и мать. Но для тридцатипятилетнего мужчины это сиротство не могло быть трагическим. Многие в этом возрасте становятся сиротами, но не считают это трагедией, ибо в их-то годы это принимается как естественное явление, смена поколений. В этом возрасте у человека, как правило, есть работа, семья, друзья, бытовые и душевные проблемы. В конце концов, в этом возрасте человек больше думает не о своём сиротстве, а о том, чтобы не оставить сиротами своих детей. Таким образом, Гумеру не надо слишком много думать о своём сиротстве, чтобы не выглядеть слабеньким и несчастным, не жалеть себя, любимого, и не вызывать к себе жалости.

Но что касается одиночества, то здесь всё верно: Гумер в самом деле чувствовал себя одиноким. Прошло больше недели, как он приехал в санаторий, но до сих пор ни с кем не познакомился, не подружился, не нашёл человека, пред которым можно было бы раскрыть душу. Он соблюдал строгий режим, лечился, а вот поговорить ему было не с кем. Правда, ему и не очень-то хотелось обнажать перед кем-то свою душу, у него даже как будто не было и тайны, которую можно бы доверить, скажем, вновь приобретённому другу, поэтому Гумер предпочитал одиночество пустым разговорам с кем-то. Наверное, по этой причине он поселился один в двухместной палате и попросил врачей по возможности не селить никого к нему. В октябрьском Крыму уже прошёл сезон активного отдыха, приезжающих поубавилось, и поэтому его просьбу удовлетворили.

И всё-таки…

Всё-таки полное одиночество, эдакое отшельничество вовсе не было желанным для Гумера. Кажется, и думается в одиночестве хорошо, и есть о чём поразмыслить, и в то же время тебя гложет чувство, как будто рядом кого-то не хватает. «Беседа» с морским ветром, конечно, внесла какое-то разнообразие в монотонное существование, но нельзя же всё время разговаривать с морскими ветрами, какими бы целительными или «разговорчивыми» они ни были.

В таком неопределённом настроении, с какими-то смятыми мыслями Гумер и смотрел на море, пока к нему почти неслышно не подошёл человек. Это был мужчина средних лет, широкоплечий, низкого роста, с какой-то несоразмерно маленькой головой. Посмотрев то на Гумера, то на море, он произнёс:

«Чёрное море…» Интересно, зачем он сказал заведомо известное?

«Да, Чёрное море», – почти машинально повторил Гумер.

«Пустяк», – вдруг ни с того ни с сего сказал Маленькая Голова.

«Что пустяк?» – опешил Гумер.

«Всё. И Чёрное море, и Крым, и мы, отдыхающие».

«Я, кстати, не отдыхаю, а лечусь».

«И это пустяк», – упрямо повторил Маленькая Голова.

«Что за бессмыслица?» – подумал Гумер.

«То, о чём вы сейчас подумали, тоже пустяк», – сказал человек, снова вводя Гумера в растерянность.

«Откуда вы можете знать, о чём я подумал?»

«Точно я вашу мысль не знаю, но всё равно – пустяк».

«Это правда», – согласился Гумер.