В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Царь со всеми пришедшими прославил Бога, пославшего отрокам дивный сон и чудесно пробудившего их после трехсотлетнего успения.

– Так будет и воскресение мертвых! – воскликнул царь. – Как эти дивные отроки, плотию уснув, восстали от смертного сна, так и мы, по многих веках, воскреснем в сретение Христа Грядущего.

И весь народ, глядя на прекрасных отроков, радовался великому грядущему воскресению.

А отроки между тем вместе с пришедшим другом своим Ямвлихом, склонившись друг к другу, вновь опочили крепким сном – до пресветлой трубы архангельской.

Почти до тридцатилетнего возраста у меня не было случая прочесть в Четьих Минеях эту чудесную и трогательную повесть, в истину которой в течение веков верил и верит не только христианский, но и мусульманский мир[158], но я знал ее с ранних лет моей жизни. Откуда? От папы, от мамы, от няни, от тетушки Лизаветы Зиновеевны. Но, главное, я знал ее от самого изографа, написавшего в XVII столетии на липовой доске живыми красками эту возвышенную повесть: там, не умея читать, я прочел и о том, как отроки отходят ко сну в темной пещере, готовясь заутра принять страдание за Христа, и о том, как прекрасный Ямвлих идет за хлебом, и о том, как предстает он пред торговцем хлебом, и о том, наконец, как царь преклоняет колени пред отроками в пещере, а они вновь отходят к смертному сну.

Вся повесть была рассказана старинным изографом с трогательной искренностью и мудрой простотой. Я нигде и ни у кого за всю жизнь мою не видал другой такой иконы. В немногих стенописях и на немногих иконах встречал я лишь изображение отроков в пещере, но всю повесть, в последовательном раскрытии, не встречал нигде.

Икона «Семи отроков» почиталась в нашем доме чудотворной: Семи отрокам молились от бессонницы. Так молился им отец, ища у них защиты от тяжелых дум, отгонявших от него сон, так приходила молиться им тетушка Лизавета Зиновеевна, крестившаяся по-старообрядчески – двуперстием. Так молился им однажды даже братец Александр Николаевич, редко кому-нибудь молившийся: когда его, лежавшего в тифе, одолела бессонница, а врачи предписывали ему сон и покой, в головах его постели, по совету той же тетушки, поставили «Семь спящих отроков» с зажженной лампадой – и смирный сон низошел на его буйную голову.

Однажды пришел к нам в дом какой-то почтенный, но незнакомый человек, принес восковую свечу и попросил зажечь ее пред «Семью отроками»: у него сын скорбел от бессонницы. Его волю исполнили, а на вопрос, откуда ему известно, что у нас есть такой образ, он отвечать не пожелал, а промолвил лишь: «У Бога все известно».

Я лежу в своей постельке, ожидая маму и няню, и смотрю на «Семь отроков». Тихо и таинственно у меня на душе. Я еще не знаю всей их повести так подробно, как записал здесь и как узнал после многолетних спросов-расспросов отца, матери, нянюшки, калужской тетушки Лизаветы Зиновеевны. Но я уже знаю о детской любви этих отроков ко Христу, об их чудесном сне и правдивом воскресении, – мне кажется, я уже не раз ходил с мужественным Ямвлихом за хлебом к корыстному торговцу и не раз передавал вместе с отроком благочестивому царю свою повесть о необычайном Сне. Я люблю тихих и мудрых отроков, связанных неразрывной дружбою в жизни, в смерти, по смерти и опять в жизни.

Приходит мама. Она поздравляет меня, шутя, как большие – больших: «С легким паром!» – и крестит на сон грядущий. Мне хотелось бы, чтоб она посидела со мною, но ей некогда, она озабочена обедом: кто-то важный должен приехать из города с папашей, какой-то гость, и надо приготовить закуску и лишнее блюдо к столу.

Я остаюсь с няней. Младший брат давно уже спит в своей постельке. Его купали раньше меня, и он уже раскинулся, сбрасывая с себя одеяло, в веселом беззаботном сне.

А я становлюсь на колени в своей кроватке и читаю вслух «Богородицу». Няня беззвучно шепчет молитву вместе со мною, и, когда я готов остановиться, затрудняясь в том или ином слове, она усиливает свой шепот до ясных слов:

– Благословенна Ты в женах!..

Я повторяю за нею, и мне кажется: добрый и тихий отрок Ямвлих остановился на пути к хлебопеку, смотрит на меня приветливо в золотом своем венчике и повторяет вместе со мною и няней Благодатной Марии:

– Благословенна Ты в женах!..

Я шепчу дальше:

– И благословен плод чрева Твоего.

Я не понимаю еще этих слов, и няня не объясняет мне их, но я знаю, что это – Христос, тот Пресветлый Христос, который, с высоты кудрявого облака, благословляет на иконе Семь отроков, я знаю, что это – Тот благостный Спаситель, Который, пожалев прекрасных отроков, сохранил их от гонителя в темной пещере.

И я молюсь Христу и прошу Его, чтоб Он также сохранил и меня самого, «младенца Сергия», как подсказывает мне няня, и моего маленького брата, и папу, и маму, и бабушку, и няню, и старших братьев, и сестру, и всех, кого я люблю. А любил тогда я всех и не знал, что значит не любить.

«Богородица» прочитана.