В садах Эпикура

Нет, я не намеревался встречаться с Ниной Манегиной. Я просто пошел к тому месту на берегу речки Таракановки, где мартовским утром 1941 года грохнулся на спину и поднялся под смех незнакомой белокурой девочки. Я пошел по длинной улице Сурикова, мимо ларька, торговавшего водкой в разлив по коммерческим ценам, миновал Песчаную, и вышел к Таракановке. Здесь стоял обшарпанный двухэтажный дом Нины Манегиной. Я не зашел в открытую дверь подъезда. Я просто стоял и смотрел на деревья, церковь, кладбище. Здесь все оставалось таким же, как до войны. Только обветшало как-то. Я стоял и хоронил 23 года жизни. У церкви толпились люди. Цел оказался и маленький домишко при ней с одной комнатенкой. Здесь до войны жил с матерью мой приятель однокурсник по историческому факультету Генька. Его отец сидел с 1937 года в тюрьме за то, что был священником. Надо бы зайти узнать, жив ли Генька. Я пошел, глядя под ноги. И услышал, как зов ветра. Кто-то спрашивал: «Лешенька?» Я поднял глаза и увидел Нину. Может быть, я ошибся или мне снится сон? Передо мной стояла белокурая девочка в коричневой шляпке. Время никак ее не коснулось. Она стояла такая же, как в марте 1941. Нина подошла ко мне, обняла, поцеловала и сказала: «Наконец-то приехал! Пойдем, пойдем скорее!!» И она потянула меня за рукав. Что я почувствовал? Да то, что ко мне вернулись 19 лет, что я не уходил на войну, что я не расставался с Ниной, что вот она, она, она! Но это длилось только мгновение. Я в тот день не пошел к Нине. Я сказал, что приехал пару часов тому назад, что дома меня ждет жена. Нина отпустила мою руку и как-то беспомощно и насмешливо спросила: «Да?» И я пошел домой. А потом написал стихи:

На сердце вьюга! Вьюга и ветер!
Милая Нинка, мне больно очень,
В слабо мерцающем лунном свете
Холод длинной бесконечной ночи…

Я встречался с Ниной несколько раз. Мы рассказали друг другу о жизни в войну. Она трудно жила, много вытерпела – и голод, и тоску, и одиночество. Удивлялась, как я всего этого не понимал. Разве можно и нужно было писать об этом. Я согласился, что писать этого нельзя и ненужно. Мне было грустно. Однажды, походив с Ниной по улицам, я пришел домой. Женя сидела на кровати, разговаривала с матерью и, увидев меня, так обрадовалась, так весело поднялась навстречу, что мне стало не по себе. Она не знала о моих встречах с Ниной. Она ни в чем меня не подозревала. А в чем она виновата? Да и что такое Нина? Сравнимы ли ее муки с теми, что вынесла Женя? И я решил: Нины больше нет. И ее не стало. Сохранилось стихотворение, написанное мной в поезде из Москвы в Тирасполь 5 декабря 1943 года. Стихотворение совсем плохое, поэтому я его не цитирую. Но оно подтверждает то, что я написал 26 лет спустя. Интересующиеся пусть прочтут эти стихи в черном блокнотике.

В первые же дни моего отпуска мы отправились к жене покойного Бориса – Леле. Она вернулась в Москву из Ташкента со своей матерью и жила теперь с ней и дочуркой Таней в большой комнате в Сокольниках. Встретила меня Леля громким плачем и вполне искренним восклицанием: «Лешенька! Ты вот вернулся, а Юра погиб!» Ну, что ей можно было сказать в ответ? Принести извинения? Я в общем-то согласился с тем, что произошло серьезное недоразумение. У многих людей, с которыми я встречался, погибли сыновья. Ни один из них не выразил сожаления по поводу того, что я не оказался на их месте. Со слезами встретили меня отец и мать Жени Вольфа. Радовались, что хоть я-то остался в живых. Они пригласили Женю и меня в гости и в то трудное карточное время устроили обед. Так было и при других встречах. Я зашел в дом на улице Левитана 22, где мы с матерью жили до войны. Застал Игоря Закалинского с его женой Шурой и маленькими детьми – сыном и дочкой постарше, отца семейства – Петра Петровича Закалинского. Вспомнили погибшего Петьку. Здесь я узнал, что во время войны умер от голода и болезни старый Степан Александрович Байрашевский, когда-то катавшийся со мной на велосипеде. Встретил Катю, которую благородно пощадил ради меня Юра Зыков. Сейчас она могла бы застрелить, из ревности, другого мужчину, найдись у него что-нибудь подлинно огнестрельное. Но я при встрече сказал, что женат, и дело обошлось без смертоубийства. А потом она подружилась с Женей. Много было грустного в те дни. Но наступали и разрядки. О них и пойдет речь.