В садах Эпикура

Так вот Женя имела специальность. Когда моя мама узнала о косметических познаниях Жени, она заявила, что именно такая специальность особенно популярна у ее заказчиц. И действительно, одна из них – старая толстая еврейка – позволила Жене отхлестать себя по щекам (это называлось массажем) и приобрела баночку мази, приготовленную Женей на керосинке из неизвестных мне компонентов. За все это она неплохо заплатила и заявила, что чувствует себя похорошевшей и помолодевшей. Я для поддержания фирмы поухаживал за старой еврейкой, но был отвергнут: теперь с запасом новой мази она рассчитывала на полковника по меньшей мере, а я всего-навсего старший лейтенант.

Так вот, Яша сообщил о специалистке по косметике доктору Пуриц, та какой-то своей знакомой, а знакомая захотела увидеть Женю. Женя, Яша и я отправились в какое-то учреждение. Там опять-таки нас встретила старая еврейка. Женя протянула ей свой аттестат, написанный на немецком языке готическим шрифтом. Меценат посмотрела в него, как в афишу коза, помотала головой, подобно лошади на привязи, написала какую-то записку, сказала, куда пойти. Не помню, почему Женя туда не пошла. Мы решили, что она поищет себе другой работы вне косметических салонов, а косметикой будет заниматься частным образом, подпольно на дому у заказчиков. Моя мать бралась обеспечить клиентуру. Трудовой дуэт матери с Женей меня умилял. Мать скрадывала отвисшие животы, сиськи и задницы, Женя пропитывала какими-то снадобьями толстые морды. Я мог бы позволить себе покупать папиросы «Беломор» по коммерческим ценам, но мне этого делать не пришлось. Я служил в армии и получал курево бесплатно.

В посещении знакомых, в хождении по городу незаметно пролетели два месяца. Яша и я зашли в кафе «Мороженое» на улице Горького. Съели по порции очень вкусного пломбира и выложили рублей 80. Не помню зачем, но мы с ним отправились на какой-то рынок, где торговали вещами. Боже мой! Что здесь делалось! Люди терлись друг о друга, как на тираспольской танцплощадке. Купить и продать можно было что угодно. Нужны были только деньги, много денег. Страшно выглядели инвалиды – люди без ног или рук, на костылях, на колясочках, с перевязанными тряпицами лицами. Я остановился у какого-то склада, меня толкнул (нарочно или случайно – не знаю) какой-то обросший грязный мужик в солдатской шинели. Я спокойно сказал: «Осторожнее, осторожнее!» Совершенно неожиданно человек оскалился как собака, и, щуря глаза, злобно сказал: «Молчи, сволочь. Думаешь, старший лейтенант – так можешь орать? Это тебе не фронт». Я обозлился, хотел взять грубияна за грудки, но он вырвался и ушел. А вообще в послевоенной Москве на первых порах было тревожно. Много шныряло хулиганья, вооруженных людей. Поздно вечером на темных улицах могли ограбить, убить, раздеть.

Кончился мой отпуск. 5 декабря 1945 года я простился с матерью и Женей и поехал в Тирасполь. Добрался благополучно. Явился к полковнику Сваричевскому, складывавшему печь в своем новом доме, напоминавшем хоромы девушки Чарли Чаплина из фильма «Новые времена». Я приветствовал «фюрера» от порога. Тот крикнул: «Осторожно! Не свали дверь!» Посмотрев на меня, он присвистнул: «Ого, похудел ты, парень! На гражданке-то, видно, не жирно кормят!»