В садах Эпикура

Кажется, наступил теплый май 1952 года. Все, что было намечено, я прочитал, предо мною лежали груды выписок и общие тетради с конспектами. Я испытывал чувство опустошенности и не знал, что же делать дальше. Не находил себе места. В таких совершенно обессиливающих размышлениях, когда надежда сменялась отчаянием, прошло несколько дней. Однажды я пришел в библиотеку Горького усталый от ночи, которую не отдохнул: я все время думал о том, что делать дальше. Сел за стол, вынул большой лист бумаги в клетку, развернул и вдруг написал «Классы и классовая борьба в начале 4-го в. в Италии и на востоке Римской империи». И сразу же вывелось: «Политическая обстановка и общественные настроения в Римской империи конца 3-го – начала 4-го вв.». Само собой напрашивалось заглавие 1-ой главы: «Характеристика источников и постановка проблемы в историографии». И над всем этим захотелось написать: «Раздел 1-ый. Историографическое введение и социально-политическая характеристика эпохи». Минуту думал над заглавием второго раздела: «Борьба основных течений в идеологии…

<…>

…религиозная политика Римских императоров и конце 3-го, нач. 4-го вв. н. э.». Дальше все становилось само собой разумеющимся. Глава 4: «Римский неоплатонизм в конце 3-го, нач. 4-го вв. н. э. и его социальное значение». Глава 5: «Манихейство в Римской империи, его социальная роль и борьба против ортодоксального христианства в конце 3-го, нач. 4-го вв. по данным Acta Aechelai». Глава 6: «Социальные корни ортодоксального христианства в начале 4-го в. н. э. по данным Лактанция и Евсевия». Глава 7: «Религиозная политика в правление Диоклетиана и Константина (285–313 гг. н. э.). Я посмотрел на часы: составление плана заняло 45 минут. Мысли тек ли одна за другой. Я почти не задумывался. Все возникало само. Я вдруг увидел работу целиком. Нельзя было понять, откуда прояснились главные выводы по каждому из разделов. Неужели же все продумано? Пожалуй, что да!

Усталости я больше не чувствовал. Быстро собрал вещи, вышел, закурил и двинулся на Кафедру. К счастью, застал там К. К. Зельина. Именно он был нужен мне больше всего. А. Г. Бокщанин утвердил бы любой план. К. К. Зельин мог сказать «да» или «нет». В первом случае я чувствовал бы себя победителем. Во втором… Не знаю. В тот момент было бы тяжело услышать «нет». Но я был уверен, что Константин Константинович сказал бы «нет», если бы счел нужным. Мы сели за столик у окна, я протянул ему исписанный лист. Он прочитал внимательно и сказал: «Ну вот, это уже нечто реальное. Начинайте писать!» Я ушел к А. Г. Бокщанину, отыскал его, показал план и получил полное одобрение. Тамара Михайловна прочла план, покачала головой, поздравила. В этот день я больше ничего не делал: не было сил. Но я обрел полную уверенность: к концу 3-го года аспирантуры я напишу диссертацию!

Как же все это удалось? Нет! Никакая работа в предшествовавшие годы по своей напряженности и интенсивности не шла ни в какое сравнение со вторым годом аспирантуры. Я работал с раннего утра и до позднего вечера. Выходил покурить. С Виталием или Женей Язьковым и его подругой Алой Германовой шел обедать в столовую. На это уходил час. Возвращался в библиотеку, садился за стол, упирал в него локти, кулаками подпирал подбородок и засыпал минут на сорок. Просыпался, курил и приступал к делу. Так изо дня в день, без выходных, без праздников. Но ничто не пропало даром. Я добился результата. Первым из аспирантов я стал писать диссертацию, и это несмотря на то, что план я представил одним из последних. Так я жил в основном, хотя много дел и забот было, кроме диссертации. О них и расскажу.