В садах Эпикура

Громадную трудность представляли собой источники. Большое философское произведение Плотина «Эннеады» имелось на древнегреческом языке и в немецком переводе. На немецкий язык был праведен и неоплатоник Порфирий. Христианские авторы Евсевий и Лактанций имелись в старых русских переводах, по большей же части в немецких. Манихейский трактат Acta Archelai был только на латинском языке. Это за сотню страниц текста, содержащего теологический спор. Надписи, которые я использовал, имелись, конечно, только в латинском подлиннике, нумизматические материалы содержались в справочниках на латинском, немецком или английском языках. И опять-таки я перечислил только главное.

Понятно, что изучению специальной литературы должно было предшествовать общее знакомство с изучаемой эпохой, философией, религией и т. д. Вот почему я прочитал и обстоятельно законспектировал первый том «Истории философии», вышедший в 1941 году, и «Историю древней философии» известного немецкого ученого Виндельбанда. В голове заварилась какая-то невероятная каша. Можно было прийти в отчаяние, но я держался. Взялся за двухтомную «Историю древней церкви» Л. Дюшена. Чтобы понять, о чем писали гностики, я составлял схемы и ничего не понимал. Потом выяснилось, что нельзя читать отцов церкви, не зная главного их источника – Библии – в полном объеме. Взялся за нее, одолел и получил удовольствие. Особенно сильное впечатление оставили пророки и Экклезиаст. Читая, делал выписки на карточки, которые сортировал, раскладывал по конвертам. Накапливались конспекты, груды карточек. Громадной трудностью обернулось чтение на иностранных языках. Разумеется, я и раньше читал по-немецки и по-английски, немного по-французски. Теперь такое чтение стало повседневным. Конечно, я вчитывался. То, что поначалу казалось трудным, к концу становилось легче. Но приходилось вчитываться в каждую фразу. Даже читая немецкие работы, я их переводил в уме. Одолевая одну книгу, не статью, а книгу, я переходил к другой. Приходилось пользоваться словарями. С французским было труднее всего. Здесь на помощь приходила Тамара Михайловна и просто переводила трудные места. Казалось бы, что на русских книгах можно отдохнуть. Не тут-то было! Втянувшись в темпы чтения на чужих языках, я глотал русский текст, он не доходил до меня, как-то проскакивал сквозь сознание. Тогда приходилось возвращаться к прочитанному, вдумываться.

Читая ту или иную книгу, я поначалу двигался не вперед, а назад. Автор ссылался на предшественников. Я брался за них, вскоре удалось все-таки от этого избавиться. Тогда возникло новое стремление – читать все новые и новые работы по отдельным проблемам. Конца им не было видно. К. К. Зельин говорил мне: «Бросайте чтение, беритесь за источники!» А. Г. Бокщанин торопил с началом диссертации. Но я не мог выполнить рекомендацию Константина Константиновича, т. к. все больше понимал, что ничего не знаю и, в отличие от Сократа, не располагал временем. Не мог я и представить плана диссертации: в голове бушевала буря спутанных мыслей.

Наконец, я принялся за источники и испытал новые муки. Я одолел двух отцов церкви – Евсевия и Лактанция. Главные их произведения имелись в русских переводах. Однако перевод «Божественных откровений» Лактанция оказался таким плохим, что пришлось все сравнивать с подлинником. Но вот я взялся за «Эннеады» Плотина, трудные для чтения и на русском языке, если бы таковые были. Отвлеченные рассуждения о судьбе, о прекрасном, о душе, о разуме, о «Едином», без единой ссылки на реальные события – все это могло привести в отчаяние. Там и не пахло идеологической борьбой, социальными симпатиями или антипатиями. Кое-что, конечно, содержалось в трактате «Против гностиков», в произведениях Порфирия. Так или иначе, и неоплатоников я прочитал. Теперь передо мною лежали Acta Aechelai – сто с лишним страниц девственной латыни и никаких переводов. Я намеревался переводить по пять страниц в день и за месяц закончить дело. Но оказалось, что за день не получается и страницы. Слова не складывались в предложения, в словаре не находилось подходящих значений для, казалось бы, знакомых слов, но принявших новый оттенок за триста лет, миновавших с времен золотой латыни Цицерона и Цезаря. Могло показаться, что я в тупике. Языковый барьер представлялся непреодолимым. Сто дней, вот минимум, который был необходим для прочтения Acta Aechelai. Таким количеством времени я не располагал, и я пошел к Виктору Сергеевичу Соколову. И он-то помог мне одолевать ежедневно пять страниц. Он садился со мной за странный памятник и раскрывал его тайный смысл. С ним я перевел и эдикт Диоклетиана «Против манихеев».