В садах Эпикура

Вскоре у меня произошло столкновение с Домбровским. Он подал в партийное бюро более чем странное заявление, в котором говорилось, что на Кафедре до сих пор не обсуждена вредная статья Н. А. Машкина «Время Лукреция», вышедшая еще в 1947 году. Домбровский писал, что в этой статье недостаточно возвеличен материализм Лукреция, недостаточно показана борьба против великого поэта, которую вел интриган Цицерон, замалчивавший поэму «О природе». Узнав об этом заявлении, я изумился его нелепости и предложил плюнуть на него. Но мне сказали: «Надо разобрать». Я решил сделать это на открытом собрании, чтобы пришли беспартийные преподаватели. На мой призыв откликнулись Д. Г. Редер и О. И. Севастьянова. Остальные, в том числе и А. Г. Бокщанин, не пришли. За несколько минут до собрания явился Домбровский, и не один. Я с изумлением увидел жирную фигуру Перегудова. Это мне показалось слишком. Я сделал вид, что не узнал незваного гостя. Когда все уселись, я спросил Домбровского, кого он привел на партийное собрание. Тот ответил запальчиво, что это член партии Перегудов. Я небрежно произнес: «Да? Товарищ Перегудов предъявите свой партийный билет». Тот взялся за карман, но партийного билета в нем не было. Он его, конечно, не взял с собой. Тогда я решительно сказал: «Уходите, товарищ Перегудов! Здесь вас никто не знает». Перегудов ощетинился: «Собрание открытое!» Я настойчиво возразил: «Ну и что же? Это не значит, что на нем может присутствовать любой с улицы!» Я обратился к собравшимся: «Кто за то, чтобы не разрешать Перегудову присутствовать на собрании. Голосуют члены партии!» Я знал, что поступаю не очень законно, но иначе не мог. Все проголосовали за мое предложение. Красный, как боров – гипертоник, рассвирепевший Перегудов выскочил из комнаты с совершено неожиданной резвостью. Домбровский остался один и сидел, словно палка. Я волновался, но виду не подавал. Попросил автора письма высказаться. Он поплел обычную чушь, после него я взял слово. Сказал: Домбровский не может отличить стихийного материализма древности от марксизма, потому и не понимает борьбы материализма и идеализма в античности. Очень консервативным течением в Риме был неоплатонизм. По логике Домбровского противники неоплатоников должны были стоять на материалистических позициях. Между тем ими были отцы церкви. Считает ли их т. Домбровский «материалистами»? Присутствовавшие заулыбались. Домбровский разинул рот. После этого я прочел некоторые письма Цицерона, в которых тот торопит знакомых с изданием поэмы Лукреция. Ничего этого мичуринец в филологии не знал. О. И. Севастьянова зааплодировала. Я внес предложение считать вопрос исчерпанным, критику Домбровским статьи Н. А. Машкина необоснованной. Разумеется, меня поддержали. На следующий день я стал героем среди историков древности. Факт изгнания Перегудова стал всеобщим достоянием. Члены Сектора Древней Истории пожимали мне руку. С. Л. Утченко хвалил меня за решительные действия. Меня сравнивали с братьями Гракхами и Брутом. А я понял для себя: можно выгнать и Перегудова, если не испугаться. Этого принципа я придерживался всю жизнью. Никогда не проявлял ни драчливости, ни агрессивности. Но в нужных случаях всегда верно выбирал честную позицию. Жизнь моя тому свидетельство.

В конце 1951 года открылась экономическая дискуссия, связанная с подготовкой нового учебника по политический экономии. Дискуссия шла при закрытых дверях. Кое-что до меня доходило через доцента экономиста Димитрия Васильевича Моргунов, работавшего в одном из московских вузов. Это был отец моего сверстника Васи Моргунова, погибшего на войне. Дмитрий Васильевич занимал со своей дочерью Таней второю половину дома 22 по улице Левитана. Он знал меня с детских лет, относился ко мне очень хорошо, любил за старую дружбу с Васей. Он-то и передавал кое-какие слухи о дискуссии. Говорил, что ожидается выступление на ней И. В. Сталина. От него ждали ответов на все наиболее сложные вопросы. Утченко, опираясь на слухи из кулуаров дискуссии, предполагал, что будет пересмотрено положение о революции рабов. Сталин на дискуссии не выступил. Вместо этого он написал для ее участников «Замечания по экономическим вопросам, связанным с ноябрьской дискуссией 1951 года». Почему-то эти замечания первоначально хранились в тайне. Очень узкий круг людей, такой узкий, что все поместились в небольшой комнате партбюро факультета, ознакомили с «Замечаниями». В числе приглашенных находился и я. Один из присутствующих читал, а мы, затаив дыхание, слушали. Я, как и все, записывал, хотя нас предупредили, что ссылаться на эту сталинскую работу нельзя. После чтения я привел записи в порядок, пучилось нечто стройное, но разочаровавшее. Ожидали открытий, разъяснений всех проблем. Открытий не было, а проблема революции рабов не затрагивалась.