В садах Эпикура

В распоряжении разведотдела оказались солдатские книжки убитых немцев, письма, записки, кое-какие документы. Во всем этом я разбирался, сидя в хорошей комнате дома, где помещался командир бригады. Трудности я испытывал большие. Мой словарик вместе с вещмешком достался немцам (меня удовлетворяло сознание того, что я не оставил им других трофеев). Военной терминологии, стиля я, конечно, не знал. Тем не менее терпеливо читал рукописные и печатные бумажки, разбирался. Командир бригады, казавшийся мне человеком суровым, не торопил меня, не проявлял нетерпения. (Впервые подполковника Дремова я увидел еще на Ветлужской во время своего очередного дежурства на кухне. Я колол дрова перед бараком, служившим столовой. Барак был холодный, с выбитыми стеклами. Длинные столы покрывал лед. Посередине стояла маленькая железная печурка, которая не могла бы нагреть этого промерзшего помещения. Подполковник стал выговаривать мне за то, что печь не топится. Я, опустив топор, устало ответил, что пока в бараке выбиты окна, топить его все равно, что топить улицу. Подполковник, словно про себя, сказал: «Пожалуй, так». И тут же спросил: «Семилетку кончил?» Я ответил, что закончил курс исторического факультета МГУ. «Вот как?» На этом мы расстались.)

Было известно, что перед фронтом бригады обороняется 323 пехотная дивизия немцев. Ею командует генерал Берген. Дивизия прибыла на восточный фронт из Франции. Любопытной оказывалась связь событий. Нам казалось, что более трудных боев, чем в Воронеже быть не может, а самое страшное место на земле Чижовка. В действительности под Сталинградом было и труднее, и страшнее. Именно под Сталинград ушел танковый батальон, находившийся в распоряжении генерала Бергена. А без танков 323 пехотная дивизия не могла наступать. Мне попался боевой приказ по 323 пехотной дивизии, содержавший ее задачи вплоть до Воронежа. Я его доложил командиру бригады. Работал я очень много. Усанова почему-то не было, не помню, куда делся Верич. Мне все время хотелось спать. Тем не менее я следил за газетами, с большим интересом читал статьи Эренбурга. Собственно, в то время я его и узнал. Тогда же пользовались популярностью главы из «Они сражались за родину» Шолохова.

В конце июля 1942 года появился приказ Сталина № 227. Главный его смысл: «Ни шагу назад». Приказ был написан очень энергично и производил сильное впечатление. В нем говорилось о наших больших неудачах, о том, что в народе «проклинают армию» и объяснялось это, в частности, тем, что в войсках много трусов и паникеров. В приказе подчеркивалась необходимость использовать некоторый опыт противника. Вот почему для борьбы с трусами и паникерами учреждались штрафные подразделения. В них мог попасть любой, обвиняемый в трусости. У меня этот приказ вызвал тягостное чувство. Сейчас я берусь его оценить. В войсках действительно боялись танков, авиации, автоматчиков противника. Но происходило это не от трусости и паникерства людей. Вражеской технике практически почти ничего не противопоставлялось. У нас было очень мало танков, самолетов, автоматов. Когда все это появилось, то исчезла и танкобоязнь и другие недуги. Далее. Из воспоминаний, скажем, маршала Жукова ясно, что неудачи 1942 года объясняются стратегическим просчетом Сталина, который, по словам автора, чувствовал это и виновных среди руководящих лиц не искал. (См. Воспоминания и размышления. М., 1970, стр. 376.) Между тем Сталин виновных искал и, как обычно, нашел. Потому и ввел штрафные батальоны. Вообще они открывали широкие возможности для сваливания вины с больной головы на здоровую. Совершенно убежден, что никакой положительной роли штрафные подразделения на сыграли. Чем практически отличалось положение штрафников от расположенных справа и слева рот и батальонов? Ровным счетом ничем. Между прочим, когда немцы утратили превосходство в вооружениях и стали терпеть поражение, им тоже не помогли штрафные подразделения, усилия полевой жандармерии, СС, СД и прочие пакости. И, наконец, последнее. Странные вещи мы заимствовали у врагов. Как стало известно из выступления Н. С. Хрущева на XX Съезде Партии, в 1937 г. у нас были введены пытки по отношению к политическим заключенным. Сталин это мотивировал так: буржуазия пытает в застенках борцов за дело пролетариата. Значит, и мы вправе пытать врагов советской власти. Логика – ничего не скажешь. При этом игнорировался такой факт: к пыткам прибегали фашисты, а ныне – диктаторские режимы, обычная буржуазная демократия таких штук себе не позволяет и не позволяла… Значит, очень избирательно заимствовал опыт врагов И. В. Сталин.