В садах Эпикура

С первыми проблесками утра мы двинулись в путь. Выбрались на песчаный берег Дона. Я впервые увидел эту широкую реку и, не оценивая ее величия и красоты, подумал, как переберусь на ту сторону, если нет переправы. Я едва умел держаться на воде. Мы знали, что где-то близко наведен мост. Сейчас не помню, кто нам про него сказал. Так или иначе, мы добрались до деревянного моста, построенного саперами. Писатель Тендряков в хорошей повести «Свидание с Нефертити» рассказал о кровавой переправе через Дон. Наверное, в каком-то месте все так и было. Однако мы подошли к мосту, когда он по правому берегу даже не охранялся. Возможно, войска уже перешли Дон, и мост был подготовлен к взрыву. Вдалеке слышалась артиллерия. Кто-то вел с немцами бой – арьергарды или главные силы, – не знаю. Мы перешли на левый берег Дона и наконец почувствовали себя в полной безопасности. Не помню, как и при каких обстоятельствах, мы навели справки и узнали, где сосредоточивается бригада. Дальше шли пешком, ехали на попутных машинах. В какой-то рощице наткнулись на убитого солдата. Конечно, на протяжении войны я видел много убитых. Отдельные случаи запомнились. И этот человек в выгоревшей форме, босой одиноко лежал на зеленой траве среди листвы деревьев. Отчего он умер – не знаю. Может быть, здесь была бомбежка. Следов ран я не заметил. От мертвого веяло покоем, а в глазницах копошились мухи. Много мух. Я хотел взять документы убитого, но карманы оказались пустыми. Значит, шедшие с ним люди забрали их с собой. Не понимаю, почему они его не закопали.

Мы шли бодро и с чувством гордости, для которой были все основания. Мы пережили тяжелый бой. Горстка людей не потеряла самообладания в сверхтяжелой обстановке. Мы вырвались из лап немцев, не блуждали в окружении и, соблюдая строгую дисциплину, с оружием вышли к своим. Конечно, мы не знали, какие потери понес противник в негаданном столкновении с нами. Но он их понес. Мы стреляли в упор, видели, как падали убитые. В конце концов, в сложившейся тогда ситуации, победили мы. Капитан Горбаткин предложил мне, под свежим впечатлением написать о наших приключениях. В короткие часы отдыха я брался за карандаш, но не мог написать ничего, даже отдаленно передававшего бы пережитое. Сейчас я его описал. И, конечно, очень слабо. Я много раз в жизни рассказывал знакомым этот эпизод. Женщины, как правило, слушали с интересом, мужчины – кто со скукой, кто скептически. Я же, рассказывая, все переживал снова: видел орущего немецкого танкиста с поднятыми руками, убитого комиссара, бешено мчащуюся, гремящую выстрелами, машину, темное предрассветное небо, расцвеченное трассами пулеметных очередей, пули, вздымающие пыль совсем передо мной. Как в те минуты, горела грудь и сохло во рту. В своем рассказе я не прибавил ничего. Я не помню, как менял обоймы в карабине. Я и не пишу про это. Потом я писал стихи про этот случай. Все в них упрощено. Но я не знаю поэта, который мог бы описать этот внезапный бой на рассвете. По-моему, описуемы чувства до боя, после него, но сам бой… Всякое описание – есть переосмысление, а в нем всегда только довольно жалкое отражение. Повторяю: мой рассказ не содержит ни слова выдумки. В нем пересказаны факты, но не высочайший трагизм секунд, не самозабвение до бесчувствия и страх и многое другое. Я, Наташенька, не Хемингуэй, но и он бы над описанием такого боя помучился.