В садах Эпикура

Прочаев и я въехали в городок Сикуряны с небольшими домиками и вымощенными улицами. Возможно, что когда-то здесь было уютно. Сейчас чувствовалась война: битый кирпич, куски железа, редкие прохожие. Дорогу к отделу нам указали регулировщицы. Наступил вечер, когда мы приблизились к штабной комендатуре. На крыльце стоял капитан Меньшиков, как всегда, спокойный, как всегда, с папиросой в зубах. «А, приехали?» – констатировал он. «Приехали», – подтвердил я и спросил: «Что вы тут делаете?» Меньшиков сплюнул и сказал: «Допрашиваю пленных!» «Стоя на крыльце?» «Как видишь». «А все-таки?» Тогда Меньшиков пояснил, что допрос ведет новая переводчица, которая говорит по-немецки лучше нас, т. е. меня и Меньшикова вместе взятых. За нею останется преимущество, если даже к нам присобачить (именно так выразился капитан) самого Даниленко. Я заявил, что пойду посмотрю сам, и пошел.

В большой комнате за столом сидела большеглазая девушка с отливавшими золотом волосами. На ней было серое пальтишко, от одного взгляда на которое становилось холодно. На ногах болтались стоптанные сапоги. Я поздоровался и сел на скамейку. Напротив развалился немец с папиросой, полученной, видимо, от Меньшикова. В стороне сидели еще человек пять пленных и мирно переговаривались между собой. На какой-то вопрос переводчицы пленный нехотя отвечал: «Не знаю, девушка…» Остальные ухмыльнулись. Тогда я ему сказал: «Брось курить!» Немцы вздрогнули, а тот, кого допрашивали, вытянулся на стуле. После этого я легко выяснил, сколько человек в роте, сколько в ней пулеметов и т. д. «Вот видите, – сказал я переводчице, – это совсем нетрудно». А она смотрела на меня большими удивленными глазами. Спросила, откуда я знаю немецкий язык. Я ответил, что учил его до войны. Потом мы познакомились. Новую переводчицу звали Женей. Наташенька, так мартовским вечером 1944 года я встретился с твоей матерью. Допрос закончился, и мы пошли в разведотдел. Говорили по-немецки. Женя спрашивала о войне, о жизни до войны, о многом. Ей все было интересно, а я на все отвечал. Я проводил ее до жилья, а сам направился к своим. Все в этой девушке казалось новым и совсем непривычным. Разумеется, мне сразу пришла естественная мысль: надо за ней поухаживать. Но как? Ведь она спрашивала меня о жизни девушек в армии. Видимо, что-то ее беспокоит. И потом ее одежда: это серое пальтишко, непонятный шарф на голове и стоптанные сапоги, поразительно маленьких размеров. Я решил взять новую переводчицу под свое покровительство. Утром штаб переезжал в городок Бричаны. Надо было спешить.

И серое утро наступило. Низко над землей бежали облака, сыпавшие колючим снегом. Я побежал к Жене. Она жила вместе с машинисткой Лизой. В обращении с ней требовалась осторожность. Как-то я поострил по ее адресу, и начальник следственной части намял мне бока. Чтобы как-то начать, я попросил у Лизы взаймы 30 рублей. Лиза была глуховата, не сразу расслышала мою просьбу, но заворчала: «Чего ты хочешь? Появилась новая девушка и вот ей уже нет покоя». Даже Сваричевский заглядывал, спрашивал, как устроились. (Позднее «фюрер» попытался обнять Женю. Она, отстранив его, сказала: «Товарищ полковник, не надо. Ведь я простой солдат». Ошарашенный Сваричевский удивленно спросил ее: «Что же мне майора Чернозипунникова обнимать?» Вопрос был, конечно, по существу. Не знаю только, почему речь зашла о майоре: ведь он был тоже чином ниже Сваричевского. Логика Жени определяла для нашего полковника минимум члена военного совета Армии генерал-майора.) Лиза сунула мне в конце концов 30 рублей и потребовала, чтобы я убирался. Я медлил, стал узнавать у Жени, как идут дела. Попросил ее взять у меня в дорогу плащ-палатку. Женя брать не хотела. Я говорил, что у меня есть шинель и телогрейка, но это ее не убеждало. Вмешалась Лиза, объявив: «Женя, бери, он не помрет от холода, а ты простудишься без палатки». Потом она опять стала меня гнать. Я все-таки уселся с Женей и заполнил для нее листок по учету кадров, написал по-русски, с ее слов, автобиографию. Ей предстояло пройти собеседование в Отделе контрразведки с майором Знаменским – человеком умным и интеллигентным. Пришел Даниленко. Я сказал Лизе: «Прогони-ка его! Что, не хочешь?» Она не захотела, а я ушел сам, потому что нужно было работать.