В садах Эпикура

Оставшись в Сикурянах, я затосковал. Меня очень увлекла новая переводчица, и я опасался, как бы «фюрер» не воспользовался ее слабым знакомством с армейскими обычаями. Поэтому я обрадовался, получив приказ срочно, на попутных средствах, ехать в Бричаны. Мой багаж, как и раньше, был приятно легок: мешок с портянками, запас табаку и автомат. С этим грузом я вышел на дорогу и остановился. Счастье мне улыбнулось: первый же шофер остановил, по моему знаку, машину, я прыгнул в кузов и через час был в Бричанах. Город лежал в развалинах. Командный пункт размещался в соседней деревушке. Я прошел мимо колодца, у которого, по обычаю, стояло деревянное распятье. Я увидел толпу пленных, решил, что там наверняка Даниленко, и двинулся к ним. Действительно, я нашел там его и Женю, путавшуюся в длинной плащ-палатке. Даниленко крикнул мне еще издали: «Быстрее идите сюда. Я вас познакомлю с поваром самого фельдмаршала Манштейна». И правда, толстый немец утверждал, что он повар фельдмаршала. С пленными возились до вечера. Нескольких допрашивали в отделе в присутствии начальника разведки фронта генерала Поветкина. Переводил я. Все шло нормально. Я смотрел в удивленные глаза Жени. Оказалось, что ее взволновала моя интерпретация языка Шиллера и Гёте. Она ведь не догадывалась, что я думаю на языке моих великих предков Александра Суворова и Михаила Кутузова, а это безусловно сказывалось на моей речи, расходившейся по стилю с авторами «Орлеанской девы» и «Фауста»… Но для пленных мой стиль подходил вполне.

Когда все закончили, то Даниленко мне потихоньку рассказал, что ночует в доме, где расположилась Женя, потому что ее атакует «фюрер». Я спросил, как же она, и Даниленко ответил: «По-моему, как кролик перед удавом». Я сказал, что поселюсь с ними, отдам в починку Женины сапоги, а за это время придет какая-нибудь светлая мысль». Даниленко осведомился о моих намерениях вообще. Я заверил его в их серьезности. Тогда он сказал: «Она на три года старше вас». Я назвал имя одной из моих знакомых и заметил, что та была еще старше. Даниленко крепко стукнул меня по плечу и добавил: «Вы циник!» Я возразил: «Совсем нет». Пришла Женя. Я объявил: «Женичка, мы будем спать у вас». «Пожалуйста», – ответила она и тут же спросила совершенно серьезно: «А где же ваша постель?» В ответ я лихо тряхнул своей шинелью. Даниленко и я устроились на холодной печке. Я заметил, что Женя легла, не снимая пальто, и спросил, почему она его не снимает. «Так теплее», – ответила она. Тогда я объяснил, что так холоднее, что пальто греет, когда им укрываются. Я слез с печи и укрыл ее. Потом мы заснули.

Прошло дня три. Сваричевский и Даниленко уехали вперед. В Бричанах остались Чернозипунников, Женя, я и ездовой Бурылев. Кончилась обычная дневная работа. «Иду спать», – объявил я Чернозипунникову. «Куда?» – спросил он. «К Жене», – ответил я. «Ого!» – удивился Чернозипунников. В холодной комнате горел светильник. За окном бушевала пурга. Женя сидела на маленькой скамеечке. Я устроился на печи, свесив ноги вниз. Она рассказала длинную повесть страданий о том, как в Шаргороде погибли ее отец и мать, как она и ее брат Манфред чудом дожили до прихода наших войск и оба вступили в армию. Я не стану здесь повторять рассказа Жени. Он принадлежит ей. Если захочет, она еще раз расскажет его Наташе. Женя казалась мне такой прекрасной и такой измученной. И она сказала под конец: «Я бы смогла любить, но кому нужна такая усталая женщина?» Я ответил, как подсказало сердце, и ответ мой Женя, наверное, помнит. И его она передаст Наташе, если захочет. В начале библейской книги «Бытие» написано: «И сказал бог: да будет свет. И стал свет. И увидел бог свет, что он хорош, и отделил бог свет от тьмы. И назвал бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один».

Молдавия промелькнула. Я помню, зашел в хату, где разместилась Женя. Хата принадлежала молодоженам – красавице молдаванке и ее очень яркому мужу парню лет 22–23. Я посмотрел на них и подумал: «Вот призовут парня в армию, и бог знает, в какое месиво он превратится от дурного осколка». Мне стало грустно, хотя и сам я находился на войне и ни от чего не был застрахован, и видел много погибших хороших парней.

В конце марта войска 40 Армии вышли к Пруту, форсировали его и вступили в Румынию. В первых числах мая мы перешли к обороне на участке северо-западнее города Пашканы. Перед нами действовала 4 румынская армия, засевшая в мощных дотах хорошо оборудованной оборонительной линии. Доты выдерживали прямое попадание из тяжелых орудий, имели на вооружении артиллерию и пулеметы, а 4-ая Армия только что была введена в действие. Прорыв такой обороны требовал тщательной подготовки и к нему готовились четыре месяца, т. е. до 20 августа.