В садах Лицея. На брегах Невы

В Благородном пансионе учился и младший брат Пушкина — Лев. Его перевели сюда из Лицейского пансиона, чтобы был поближе к дому. Навещая брата, Пушкин виделся и с Кюхлей. Они дружили по-прежнему, но, как и в лицейские годы, не обходилось без стычек. Раз дошло до ссоры. Из-за стихов Пушкина.

Вскоре после Лицея Пушкин ввёл Кюхлю к Жуковскому и сам был не рад. Кюхля зачастил. Хотя Жуковский не жаловался — он был очень деликатен, — Пушкин понимал, что красноречивый гость заговаривает хозяина, что его набеги утомительны. А тут ещё случилось: Жуковского звали куда-то на вечер, но он не явился и после объяснил, что у него расстроился желудок, к тому же пришёл Кюхельбекер, ну, он и остался дома.

Пушкин не утерпел и сочинил эпиграмму. От имени Жуковского:

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно

, и тошно.

Про слугу Жуковского Якова, который будто бы по ошибке запер своего барина вместе с Кюхельбекером, Пушкин присочинил для красного словца.

Стихи дошли до Кюхли. Что тут началось! Обидчивый Кюхельбекер вызвал Пушкина на дуэль.

Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться не мог: Кюхельбекер настаивал. В назначенный день они встретились на Волковом поле, отыскали какой-то недостроенный фамильный склеп и устроились в нём. Секундантом Кюхельбекера был Дельвиг. Когда Кюхля начал целиться, Пушкин закричал:

«Дельвиг! Стань на моё место, здесь безопаснее».

Кюхельбекер взбесился, рука у него дрогнула, он сделал пол-оборота и прострелил фуражку Дельвига.

«Послушай, товарищ, — сказал ему Пушкин, — говорю тебе без лести: ты стоишь дружбы без эпиграммы, но пороху ты не стоишь».

Он бросил пистолет, и они помирились. Поостыв, Кюхельбекер повинился перед Пушкиным:

Так! легко мутит мгновенье
Мрачный ток моей крови,
Но за быстрое забвенье
Не лишай меня любви!
Редок для меня день ясный!
Тучами со всех сторон
От зари моей ненастной
Был покрыт мой небосклон.
Глупость злых и глупых злоба
Мне и жалки и смешны;
Но с тобою, друг, до гроба
Вместе мы пройти должны!
Неразрывны наши узы!
В роковой священный час
Скорбь и Радость, Дружба, Музы
Души сочетали в нас!

Подобные происшествия не омрачали их дружбы.

Пущин жил там же, где и раньше: на Мойке, в старом доме своего деда-адмирала.

«Первый друг» Пушкина — добрый, умный Жанно, любимец всего Лицея — превратился в статного гвардейского офицера, сосредоточенного, серьёзного. Он чуждался света и светских развлечений, жил какой-то особой, значительной жизнью.

Ещё в июне, расставаясь, лицеисты положили каждый год собираться и торжественно праздновать 19 октября — день открытия Лицея.

Лицейскую годовщину 1817 года Пушкин с Пущиным праздновали в Царском Селе. Они отправились туда 21 октября (так просил Энгельгардт) вместе с одиннадцатью товарищами, оставшимися в столице. Пушкин жалел, что нет с ними Дельвига: тот ещё не вернулся от родных с Украины.

В этот день в Лицее был спектакль и бал.

Пушкин первым делом убежал в парк.

Дубравы, где в тиши свободы
Встречал я счастьем каждый день,
Ступаю вновь под ваши своды,
Под вашу дружескую тень.
И для меня воскресла радость,
И душу взволновали вновь
Моя потерянная младость,
И сердца первая любовь.

Лицейскую годовщину 1818 года праздновали дважды: 13 октября — в Царском Селе, 19-го — в Петербурге у Пущина. О первой рассказал в «Письме Лицейского Ветерана к Лицейскому Ветерану» Кюхельбекер. Письмо он напечатал в журнале «Сын отечества». «13 октября, — говорилось в „Письме“, — было для всего Царского Села днём веселья и радости». Далее шёл рассказ о том, как «ветераны» Лицея, живущие в Петербурге, собрались в этот день у Энгельгардта, отобедали в кругу его семейства, а затем перешли в Лицей. «Представьте, — продолжал Кюхельбекер, — как многие из нас бродят по родным, незабвенным местам, где провели мы лучшие годы своей жизни, как иной сидит в той же келье, в которой сидел шесть лет, забывает всё, что с ним ни случилось со времени его выпуска, и воображает себе, что он тот же ещё лицейский…».