В садах Лицея. На брегах Невы

Чтобы это понять, надо вернуться несколько назад, к весне 1818 года. В марте этого года царь ездил в Польшу. Нарядившись в польский военный мундир, он открывал в Варшаве первое заседание парламента — сейма — и произнес там речь. В речи обещал, что даст России конституцию, как дал уже Польше.

И людям я права людей,
По царской милости моей,
Отдам по доброй воли…

Так обещает царь в ноэле.

И многие в России ему поверили. Ведь царь не уставал обещать. После конгресса в Аахене иностранные газеты сообщили, что в беседе с французским генералом Мелоном царь заявил: все народы должны освободиться от самовластия, и то, что он сделал в Польше, он хочет сделать и в других своих владениях. Царь даже дал честное слово, что таковы его искренние чувства и что генерал может ему верить, потому что он, Александр, честный человек.

Наивные верили. А такой выдающийся ум, как генерал Ермолов, был убежден, что все «останется при одних обещаниях всеобъемлющих перемен». Он не верил царю. Не верил царю и Пушкин. И в ноэле более опытная дева Мария дает понять неопытному младенцу Христу, чего стоят обещания царя и что особенно радоваться нечему:

             От радости в постеле
             Расплакалось дитя:
             «Неужто в самом деле?
             Неужто не шутя?»
А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки,
             Уснуть уж время наконец,
             Ну, слушай же, как царь-отец
             Рассказывает сказки».

Потому ноэль и был назван «Сказки».

Вскоре весь Петербург знал ноэль наизусть. Эти стихи ходили по городу в многочисленных списках, и, как рассказывает Якушкин, их распевали повсюду, «чуть не на улицах».

В лице юного Пушкина правительство приобретало врага. Тем более опасного, что он был необычайно талантлив.

Субботы на Крюковом канале

Пушкин писал стихи по утрам. Просыпался он поздно. Домой возвращался обычно за полночь, когда тихая Коломна давно уже спала.

И вот, проснувшись поутру, лежа в постели в полосатом бухарском халате, он задумчиво покусывал перо, и на гладкий белый лист ложились строка за строкой.

Он любил писать на хорошей бумаге, и этот большой альбом, в котором он писал, ему нравился. Альбом был с замком. Ключ можно было носить при себе на цепочке часов.

Послания, эпиграммы Пушкин писал от случая к случаю, но почти каждое утро трудился над поэмой.

Мысль о сказочной поэме родилась еще в Лицее. Он начал и не докончил писать «Бову». А когда в летние месяцы 1816 года, забегая после классов в «кавалерский домик» к Карамзину, слушал его «Историю», задумал еще поэму. Тогда-то и появились на стене одной лицейской комнаты стихи о пире князя Владимира, о том, как выдавал он замуж меньшую дочь Людмилу.

Стихи эти Пушкин написал «в заточении». За какую-то шалость его посадили в эту комнату. Когда же гувернер его выпускал, то услышал, что «узнику» было очень весело: он писал стихи.

Теперь в Петербурге поэма «Руслан и Людмила» стала главным трудом его. Никогда еще не работал он так усердно и упорно. Исправлял без конца. Ведь поэма — дебют. От нее зависит многое.

А «Руслана» ждали. В Варшаву к Вяземскому летели известия. «Пушкин пишет прелестную поэму и зреет», — сообщал Батюшков. Пушкин уже «на четвертой песне своей поэмы, которая будет иметь всего шесть», — уведомлял Александр Иванович Тургенев.

Поэмой интересовались, о ней толковали. Кто хотел ее послушать, ходили по субботам к Жуковскому.

Жуковский жил тоже в Коломне, у Кашина моста, на углу Екатерингофского проспекта и Крюкова канала, в доме купца Брагина.

Дом № 11 на Крюковом канале, где жил В. А. Жуковский. Фотография.

Жуковский был одинок и тяготился этим, а потому поселился с семейством своего вдового приятеля Плещеева. И вот по субботам в их общей квартире собиралось большое общество. Сюда спешили те, кто любил литературу.

Крюков канал. Литография К. Беггрова. 20-е годы XIX века.

У Жуковского бывали писатели знаменитые и начинающие. Приходил Крылов — неряшливо одетый, большой, толстый. Приходил одноглазый Гнедич, всегда одетый по моде, чопорный, торжественный. Являлись Дельвиг, Кюхельбекер, Пушкин, их общий приятель молодой педагог и литератор Плетнев.

Жуковский ласково встречал и приветствовал каждого. Его спокойная веселость передавалась другим. Дам сюда не приглашали, и это тоже способствовало свободе и непринужденности. Даже обычно помалкивающий Иван Андреевич Крылов здесь становился разговорчив, умно и тонко шутил, стараясь сделать приятное гостеприимному хозяину.

Однажды он что-то искал в бумагах на письменном столе Жуковского. Его спросили:

«Что вам надобно, Иван Андреевич?»

«Да вот какое обстоятельство, — ответил он, — хочется закурить трубку, у себя дома я рву для этого первый попадающийся мне под руку лист, а здесь нельзя так: ведь здесь за каждый лоскуток исписанной бумаги, если разорвешь его, отвечай перед потомством».