В садах Лицея. На брегах Невы

Когда Пушкин доставал заветную тетрадь с новой песней «Руслана», разговоры тотчас смолкали. Он читал, все слушали. Слушали и поражались: ново, смело, свежо. А стихи такие легкие, будто родились сами собой, будто не было долгих часов труда, сомнений, раздумий, досадливо обкусанных гусиных перьев. В четвертой песне поэмы Жуковского ждал сюрприз. Пушкин писал о нем:

Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель,
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.

«Северный Орфей» — Жуковский был польщен и растроган. Название певца чертей, верного жителя могил его нисколько не обидело.

Он сам называл себя «поэтическим дядькой всех ведьм и чертей на Руси».

Но в какой «прелестной лжи» собирается обличить его этот юный повеса?

А Пушкин как ни в чем не бывало продолжал:

Друзья мои, вы все слыхали,
Как бесу в древни дни злодей
Предал сперва себя с печали,
А там и души дочерей;
Как после щедрым подаяньем,
Молитвой, верой и постом,
И Непритворным покаяньем
Снискал заступника в святом;
Как умер он и как заснули
Его двенадцать дочерей;
И нас пленили, ужаснули
Картины тайных сих ночей.
Сии чудесные виденья,
Сей мрачный бес, сей божий гнев,
Живые грешника мученья
И прелесть непорочных дев.
Мы с ними плакали, бродили
Вокруг зубчатых замка стен,
И сердцем тронутым любили
Их тихий сон, их тихий плен;
Душой Вадима призывали,
И пробужденье зрели их,
И часто инокинь святых
На гроб отцовский провожали
И что ж, возможно ль?.. нам солгали!

Ах вот оно что! Этот злодей решил написать пародию на его, Жуковского, поэму «Двенадцать спящих дев», содержание которой он так хитро пересказал. Ну что ж, пусть попробует.

И Пушкин попробовал. Показал в «Руслане и Людмиле» двенадцать дев совсем по-другому, чем Жуковский. Оказывается, они вовсе не были «святыми инокинями» — монахинями. Наоборот. В своем замке с зубчатыми стенами девы не чуждались земных радостей. В этом убедился соперник Руслана молодой хан Ратмир.

Жуковский слушал Пушкина, смотрел на его раскрасневшееся юное лицо, на его смеющиеся глаза, и ему вспоминалась их первая встреча.

Крюков капал в белую ночь. Фотография.

Он приехал тогда в Лицей, чтобы познакомиться с чудо-мальчиком, стихи которого знал, о котором так много был наслышан. И когда кудрявый лицеист вбежал в приемный зал, кинулся к нему и крепко сжал его руки, Жуковский почувствовал, что уже любит его. Он стал ездить в Лицей, и они подружились. Разница в шестнадцать лет не служила помехой. А теперь они на «ты». Как. товарищи. Чуть не каждое утро Пушкин прибегает к нему, свежий, бодрый, и со смехом рассказывает, где он всю ночь не спал.

Они вместе ездят за город — в Петергоф, в Царское Село. Как-то летней ночью Пушкин явился в Павловск к Жуковскому вместе с Александром Ивановичем Тургеневым.

Что он тогда вытворял! Представлял обезьяну, разыгрывал «собачью комедию». Они хохотали до утра. Что только не лезет из этой головы! Просто удивительно, как уживаются в нем простодушие ребенка и глубокий ум мудреца.

Жуковский радовался, зная, что Пушкин ценит его дружбу.

Пушкин ценил друга. Очень. За прекрасную душу, за поэтический дар. Как-то, увидев у Тургеневых новый портрет Жуковского, долго рассматривал его, а потом написал внизу:

Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.

Да, пленительным стихам Орфея — Жуковского суждена долгая жизнь. Но не все в его стихах вызывало сочувствие Пушкина. И особенно смирение.