В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

Филлипс заметил, что это «странное послание»[701]. Додду, как и Халлу, и Филлипсу, было очевидно, что Гитлер надеется провести некую параллель между собой и Рузвельтом и что ответ, которого требовал протокол, следовало готовить очень осмотрительно. Эта задача легла на плечи Филлипса и начальника управления по делам Западной Европы Моффата. Как писал Моффат, главное было «не попасть в расставленную Гитлером ловушку»[702]. В письме Рузвельт благодарил Гитлера за добрые слова, но отмечал, что они относятся не столько к президенту США лично, сколько ко всему американскому народу, «свободно и радостно предпринимающему героические усилия по восстановлению страны»[703].

В дневнике Филлипс комментировал это так: «Мы старались писать таким образом, чтобы не создалось впечатления, что президент превращается в фашиста[704]»[705].

На следующий день, 26 марта, в понедельник, Додд пешком отправился в Белый дом – на ланч к Рузвельту. Они обсудили волну антигерманских настроений, поднявшуюся в Нью-Йорке после пародийного суда, организованного в том же месяце. Додд слышал, как один из ньюйоркцев выражает опасение, что в городе «вполне может начаться маленькая гражданская война»[706]. «Президент тоже говорил об этом, – писал Додд, – и просил меня по возможности отговорить чикагских евреев от проведения еще одного пародийного суда, намеченного на середину апреля».

Додд согласился попытаться это сделать. Он написал некоторым еврейским лидерам (в том числе и Лео Вормсеру), прося их «по возможности успокоить волнения»[707]. Отправил он письмо и полковнику Хаусу. Он попросил того повлиять на ситуацию, действуя в том же направлении.

Хотя Додду не терпелось добраться до своей фермы, он с удовольствием думал о предстоящем в начале недели совещании, на котором получил бы наконец возможность высказать членам «очень престижного клуба» критические замечания относительно политики и практики Дипломатической службы США.

•••

На этом совещании присутствовали, в частности, Халл, Моффат, Филлипс, Уилбур Карр и Самнер Уэллес. На этот раз Додд высказывался прямо, без обиняков, совсем не так, как в Берлине в День Колумба, когда выступал с речью.

Додд заявил, что «времена Людовика XIV и королевы Виктории» миновали[708]. Многие государства на грани банкротства, «в том числе и наша страна». Пришло время «прекратить грандиозные представления». Говоря о бессмысленных расходах, он привел в пример одного сотрудника американского консульства, который привез в страну временного пребывания такое количество мебели, которого хватило бы, чтобы обставить 20 комнат, притом что семья дипломата состояла всего из двух человек. Мало того, даже у помощника этого дипломата были «шофер, носильщик, дворецкий, камердинер, два повара и две горничных».

Дипломаты, объявил Додд, должны соблюдать определенные требования по части расходов – жить на свое жалованье, будь то $3000 (оклад младшего чиновника) или $17 500 в год (столько получал сам Додд как чрезвычайный и полномочный посол). Необходимо потребовать также, чтобы дипломаты знали историю и обычаи страны, в которой работают. На дипломатическую службу за границей следует посылать лишь тех, «кто думает прежде всего об интересах своей страны, а не о том, чтобы каждое утро облачаться в новый костюм, а каждый вечер до часу ночи торчать на веселых, но глупых ужинах и представлениях».

Додд понял, что последнее заявление попало в цель. В дневнике он отметил: «Самнер Уэллес немного поморщился, будучи владельцем вашингтонского особняка, который в некоторых отношениях может затмить Белый дом, а по площади примерно равен ему». Особняк Уэллеса (некоторые называли его «домом в 100 комнат») располагался на Массачусетс-авеню, близ Дюпон-Сёркл[709], и славился роскошью[710]. Кроме того, Уэллесу и его жене принадлежало загородное поместье «Оксон-Хилл-Менор», расположенное совсем рядом с Вашингтоном и раскинувшееся на 100 га.

Выслушав Додда, собравшиеся выразили одобрение и даже поаплодировали. «Но эти два часа притворного согласия не обманули меня», – писал посол.

И действительно, его речь лишь усилила неприязнь к нему членов «очень престижного клуба»[711]. К тому времени, как у Додда появилась возможность выступить в Вашингтоне с критикой, некоторые из них (прежде всего Филлипс и Моффат) уже начали в частном порядке демонстрировать ему настоящую враждебность[712].

Додд побывал в кабинете Моффата. В тот же день, несколько позже, Моффат в дневнике так характеризовал посла: «‹…› Нельзя сказать, что он мыслит ясно и последовательно. Он то и дело выражает сильное недовольство ситуацией, но при этом отвергает любые предложения, направленные на ее смягчение. Он с неприязнью относится к своим подчиненным, однако не хочет, чтобы кого-либо из них куда-либо переводили. Временами он проявляет подозрительность к окружающим, едва ли не всем, с кем имеет дело. К тому же он немного завистлив»[713]. Моффат писал, что Додд, увы, «работает не на своем месте».