В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

На первый взгляд могло показаться, что преследования евреев тоже немного ослабли. «Во время моего недавнего пребывания в Берлине жизнь в городе производила впечатление вполне нормальной, – писал Дэвид Швейцер, один из руководителей Американского еврейского объединенного распределительного комитета, «Джойнт»[611] – еврейской благотворительной организации. – В атмосфере не чувствовалось напряженности, почти все вели себя очень учтиво»[612]. Он отмечал, что некоторые евреи, спешно уехавшие из страны в 1933 г., теперь возвращались в Германию. К началу 1934 г. вернулись около 10 000 евреев из тех, кто уехал из Германии в первые месяцы 1933 г., хотя эмиграция продолжалась (в 1934 г. из страны выехали 4000 евреев)[613]. «Возможно, такова реальная ситуация, а возможно, положение в стране тщательно скрывается. Так или иначе, один американец, который провел здесь всего неделю по пути в одну из соседних стран, говорил мне, что не понимает, почему весь мир так встревожен, – этот человек не видел в стране ничего такого, что указывало бы на какие-либо события, способные вызвать тревогу».

Но Швейцер понимал, что во многом это иллюзия. Открытое насилие в отношении евреев на первый взгляд действительно пошло на спад, однако его место заняли более изощренные гонения, не столь бросающиеся в глаза. «Наш друг не увидел трагедию, с которой каждый день сталкиваются люди, теряющие работу», – писал он. В качестве примера Швейцер приводил берлинские универмаги, которыми традиционно владели (и в которых служили) евреи: «С одной стороны, встречаются еврейские универмаги, где, как и прежде, трудятся и евреи, и неевреи, но совсем рядом может располагаться магазин, где не увидишь ни одного продавца-еврея». В разных местах (районах, областях и т. п.) ситуация была разная. Из одних городков евреев изгоняли, в других, иногда соседних, и евреи, и немцы, как и раньше, «жили бок о бок и спокойно работали, и никто никого не притеснял».

Швейцер заметил, что взгляды еврейских лидеров, проживавших в Берлине, на происходящее тоже сильно различались. «Одни считали, что надеяться не на что и ситуация будет только ухудшаться, – писал он. – Но прослеживалась и другая тенденция, во многом противоположная первой, но столь же четкая и определенная. Некоторые люди мыслили категориями не 1933 г., а марта 1934 г. Они примирились с текущей ситуацией, приняли существующее положение вещей как данность, приспособились, ограничив общение узким кругом родственников и друзей. Они полагали, что, если к марту 1934 г. ситуация изменилась к лучшему по сравнению с мартом 1933 г., она будет и дальше меняться в том же направлении».

•••

Постоянные заверения Гитлера в мирных намерениях Германии были беззастенчивой ложью. Это понимали все, кто давал себе труд выбраться за пределы Берлина и посмотреть, чтó творится в сельской местности. Для Реймонда Гейста, временно исполнявшего обязанности генконсула, такие поездки (часто на велосипеде) были делом вполне обычным. Он писал: «Незадолго до конца 1933 г. во время своих частых экскурсий по окрестностям Берлина я почти у каждой дороги видел новые, довольно масштабные военные сооружения, в том числе плацы, аэропорты, казармы, полигоны, пункты ПВО и т. п.»[614]

Даже недавно прибывший в страну Джек Уайт понимал, чтó в действительности происходит в стране. «Любой, кто поездит по окрестностям города в воскресный день, увидит тренирующихся в лесах коричневорубашечников», – писал он своему шурину Моффату[615].

Уайт был поражен, узнав, что юную дочь одного из его друзей заставляют каждую среду после обеда учиться искусству метания ручных гранат.

•••

За видимостью нормальной жизни скрывался и нарастающий конфликт между Гитлером и Рёмом. И Додд, и другие наблюдатели, прожившие какое-то время в Германии, отлично знали, что Гитлер, несмотря на запрет, недвусмысленно сформулированный в тексте Версальского договора, намеревался наращивать численность личного состава регулярной армии (рейхсвера) и что капитан Рём, один из руководителей СА, хочет, чтобы в состав армии включили его подразделения. Это способствовало бы усилению контроля над вооруженными силами, которого он в то время добивался. Министр обороны Бломберг и верхушка армейского командования ненавидели Рёма и презирали его легионы неотесанных штурмовиков в коричневых рубашках. Ненавидел его и Геринг: в борьбе Рёма за власть он видел угрозу, потому что хотел сохранить контроль над военно-воздушными силами – его гордостью и радостью, – которые в тот период он без лишнего шума, но энергично создавал[616].

Однако позиция Гитлера по этому вопросу была неясна. В декабре 1933 г. канцлер ввел Рёма в состав кабинета министров. В канун Нового года он направил ему теплое поздравление (оно было опубликовано в печати), в котором расхваливал своего давнего союзника за создание столь эффективного легиона. «Знайте, – писал он, – я благодарен судьбе, позволившей мне называть такого человека, как вы, своим другом и соратником»[617].