В самое сердце, или Девочка для Туманова (СИ)

На секунду меня буквально вышибло из реальности. В голове зашумело. Внутренности дико болели… а потом рядом оказалась Машка с полными слёз глазами. Мне пришлось сделать вид, что ранение несерьезное, что я почти в порядке. Из последних сил шутил и улыбался, лишь бы она сильно не волновалась. А ведь волнуется, хоть и обижена на мои слова по телефону. Боюсь, побороть обиду не поможет даже объяснение, что сказал их ради ее же блага…Да-да, сказал обидные, мерзкие слова, чтобы она осталась в безопасности. Почти как дядька. Правда тот перешел от слов к делу…Стоп. Неужели я только что пытался оправдать Евстигнеева? Нет, об этом надо подумать на холодную голову.

В первый день мы так и не поговорили. Виталий Эдуардович, надо отдать должное, умел держать паузу. На второй день разговор начался совсем издалека. Сначала речь зашла о мелочах… потом как-то перескочили на Машу. Я услышал кучу приятных слов о моей рыжей занозке и невольно смягчился. Эк он ее разглядел, умницу мою. Еще и на свою сторону перетянул. Помню ее слова о том, чтобы был снисходителен к родственничку. Маша, конечно, доверчивая и наивная, но совсем не дурочка. Чем же он ее так зацепил? А потом он завел серьезную тему — мое избиение там, в лесу. Причем совсем с другого ракурса. С Машкиного. Он от Медведя узнал о том мерзком разговоре, когда я впервые услышал о предательстве. Объяснил, что подчиненный перешел границы дозволенного, и, как бы подводя итог тому сумбуру, что творился сейчас в моей душе, произнес:

— Маша не хотела тебя нам сдавать. Она просто позвонила брату, а когда тот не взял трубку — Маклакову. Юрий сразу же обратился к Медведю. Они раньше часто сталкивались по работе, давно знали друг друга.

Я уже и сам примерно представлял, как все вышло, но сейчас оно полностью встало на свои места.

Юру-то я знал лично. Соколовский познакомил нас давно. Сопоставив все факты, понимаю, что они никак не могли быть в курсе, что похитителем Маши окажусь я. И тем более моя девочка не могла предвидеть, что своим звонком вынесла мне приговор.

Сейчас все стало совершенно очевидным. Жаль, под действием эмоций я не успел это вовремя понять. Ярость и боль от якобы предательства просто вырубила мозг к чертовой матери.

Ну и чтобы добить меня окончательно, Евстигнеев предложил посмотреть небольшое видео. Ноу комментс, как говорится.

Вот тогда мне стало по-настоящему хреново, стыдно и больно. Так, что даже рана в теле перестала ныть. Все перекрыло разрывающее душу зрелище.

Моя рыжая отважная девочка пыталась справиться с несколькими мужиками, которые, не церемонясь, избивали меня руками и ногами. Она кидалась на них, словно тигрица, спасающая своего раненного… самца от лап хищников. В ход шло все: ноги, руки, ногти, зубы… как она дралась!

Если бы я видел это тогда, у меня бы и мысли не возникло, что она предала. Хотя, положа руку на сердце, я вру себе. Она с самого появления Медведя вела себя правильно, а я, идиот, повелся на провокацию. И только сейчас полностью осознал это. И как мне теперь ей в глаза смотреть?

Глава 42

Она все-таки пришла!

Пускай не ко мне — к дядьке, но пришла. А с ним мы, к слову, уже нашли общий язык. Не сразу, но оно случилось.

Сначала меня заставило смягчиться то, как старательно он стал исправлять свои косяки. Прямо с больничной койки решал насущные вопросы и с моей подставой, и со своим злейшим врагом, по совместительству конкурентом, который и оказался основным виновником всех наших с Машкой бед. Разговаривал резко и категорично, отдавал приказы своим людям, и те стремительно исполняли их, тут же отчитываясь.

Я в своем вынужденном ничегонеделании искренне поражался той неуемной работоспособности, с которой он принялся за дело, особенно учитывая паршивое состояние его здоровья.

Медведь пытался взять часть забот на себя, но Виталий Эдуардович наотрез отказался, заявив, что тот и так достаточно наворотил, в частности имея в виду мое избиение.

Глядя на эту энергичную деятельность, я вдруг ощутил легкое сожаление, что когда-то давно не принял его предложение — он бы мог многому меня научить. Но длилось оно недолго. Все же прожитая жизнь меня устраивала — променять дружбу вот на такой бешенный темп я бы не хотел. Особенно, когда узнал о его тяжелой болезни и о том, что никто из врачей не дает никаких гарантий.

Вот он сидит передо мной, одинокий волк, без семьи, без детей, без друзей. Жизнь подходит к концу, а он весь в работе. Жил ли вообще?

Нет, я нисколько не сожалею и очень рад, что остался тогда со своими — Андреем, Ваном и Настей…

Отношение же ко мне Виталия Эдуардовича менялось буквально на глазах. Он словно пытался наверстать упущенное — после девяти отключал все гаджеты и мы просто говорили. О его жизни, о моей, о маме, о Маше. В итоге он заявил, что я был прав, отказав ему, и попросил не повторять его ошибок.