В семнадцать мальчишеских лет

В гуще лесов — каменные дома. Заводские поселки раскинулись вдоль Мисяжской долины. Сколько новых заводов появилось здесь за эти годы! Гордость города — станкостроительный завод; завод электрооборудования; копры Малининского рудника; тальковая фабрика, всегда затянутая легкой пеленой белой пыли; корпуса исследовательского института. Все новое, все принизано друг к другу, как бусины громадного ожерелья…

Путешественники спустились по склону горы. Дмитрию Гавриловичу хотелось найти ту грядку валунов, за которой он отстреливался тогда, в 1918 году, и где был ранен. Интересно посмотреть на место, где когда-то пролил свою кровь. Но тщетная попытка! Каменной грядки не было и в помине…

Да, перемены всюду. За три дня они прошли немалый путь, побывали во многих местах, где происходили знаменательные события 1918 года. И всюду убеждались, что облик вчерашнего дня уже стерт или стирается, всюду видели новое, построенное или еще строящееся.

От старого вокзала остался только нижний этаж. Здание надстроили, расширили. На краях асфальтированного перрона стояли высокие стальные мачты с гирляндами прожекторов — это вместо деревянных столбов с керосиновыми фонарями. Море света, хоть иголки ищи…

С трудом нашли бывшую станционную школу.

Маленькое, как бы вросшее в землю здание школы совсем затерялось среди многоэтажных жилых корпусов. А ведь тогда, в те далекие времена, оно казалось большим, просторным.

На разъезд Бурчуг их привезла не тщедушная «овечка» — привез сияющий лаком и никелем электровоз… И Бурчуг был не тот — тихий разъезд превратился в шумную станцию. Проселочная дорога на Мисяж делала большую петлю, огибая глубокий, как пропасть, карьер. Паровозы, такие маленькие в глубине пропасти, тянули по дну карьера нескладные думпкары. Экскаваторы махали своими короткими лопатами, с грохотом наваливая в вагоны глыбы известняка. Флюсы отсюда отправлялись на все металлургические заводы Южного Урала. На взгорке белели большой массив жилых домов и длинное здание дробильно-сортировочной фабрики.

Только несколько километров прошли Елкин, Дунаев и Марфуша нетронутым лесом, и вот — Златогорский тракт, бетонный мост, журавлиные фигуры высоковольтных опор, новая железная дорога. Все изменилось, все меняется, все будет меняться.

— Поживем, то ли еще увидим, Дмитрий Гаврилыч! — смеется Сергей.

— Если не помешают, — отвечает Елкин.

Да, если не помешают… Сергею припомнились харбинские встречи: генерал с бакенбардами во всю щеку, так поспешно покинувший балкон; Николка Шмарин, убивший китайского мальчика. Он, Николка, что-то говорил на допросе об Америке, собирался туда бежать. Не удалось…

— Граждане туристы, — кричит с берега реки им Марфуша, — не пора ли домой? Завтра много дел…

— Верно, завтра много дел, — отвечает Дмитрий Гаврилович. — Надо спешить.

Перейдя через новую железнодорожную насыпь, все трое поднимаются на пригорок.

— Вот здесь! — говорит Дмитрий Гаврилович.

Он снимает фуражку и прислоняется к невысокой чугунной решетке, поставленной недалеко от тракта. За решеткой — серый мраморный обелиск. На хромированной пластинке темнеет выгравированная надпись: «Здесь погиб в борьбе за Советскую власть красногвардеец Витя Дунаев».

Недалеко от обелиска мощно гудят трансформаторы электростанций. Сюда сошлись высоковольтные магистрали. Они тянутся на восток, в Мисяж, который уже виден отсюда, на запад, к мартенам Златогорья, на юг, к драгам Ленинского прииска, на север, к станкостроительному заводу.

Пригорюнясь, задумавшись, оперлась на решетку Марфуша: так вот где погиб сын тети Ани, о котором она так много слышала. Ему было шестнадцать лет в то время. Ей тоже шестнадцать. Сумеет ли она умереть так бесстрашно, как умер Витя, если понадобится?

В скорбном молчании смотрят на обелиск двое мужчин. Слов не нужно, слова здесь лишние…

Ветер шевелит траурные ленты венков. В Мисяже вспыхивают первые вечерние огни.

— Завтра много дел, — повторяет Дмитрий Гаврилович. — Пойдемте!

Вечер спускается в Мисяжскую долину. На западе всеми цветами радуги переливается пышный костер заката. На востоке сумеречно, почти темно. И вдруг в надвигающемся мраке на одной из вершин Бирюзового хребта вспыхивает яркая красная звезда.

— На радиомачте зажглись огни, — отмечает Елкин.

Он рассказывает, как работали монтажники, поднимая и устанавливая на километровой вершине огромную мачту. Сварную конструкцию тащил на гору сцеп из двух тракторов.

А Сергею приходит на ум другое воспоминание, другая картина: шестьдесят конных троек, с помощью которых мисяжские старатели много лет тому назад доставляли на завод принадлежащий рижскому капиталисту паровой котел.

В потемневшем небе одна за другой появляются звезды. Становится ярче и звезда на горной вершине. Она резко отличается от настоящих звезд: красная. А может быть, еще и потому, что она — наша, человеческая…

Семен Буньков В ТУ ГРОЗОВУЮ ПОРУ

Арест