В сердце леса

Затем «друид» камайюра с красным венком на голове что-то прошипел, и все ринулись на мальчиков. Замелькали руки, пыль взвилась столбом над спекшейся желтой землей, нещадно палимой солнцем. Сгрудившись, индейцы совсем заслонили Тамуана. Я не услышал ни звука. А когда волнение улеглось, я увидел, что у всех трех мальчиков мочки ушей проткнуты бамбуковыми иглами. Чтобы заглушить боль, они грызли бамбуковые палочки. Уши у них совершенно не кровоточили, потому что ночью был сделан массаж.

Произошло перевоплощение. Вместо Тамуана появился Аруйаве. Так звали его деда, и теперь душа деда переселилась в тело внука.

Вечером я разговаривал с Клаудио. Приятно было видеть, как мальчики трумаи мирно сидели между колен у аветийцев, а над ними возвышалась фигура «друида» камайюры, и как-то неприятно поражало, что индейцы пользовались «караибскими» ножницами и банками. Но больше всего меня интересовала судьба маленького мальчика Тамуана, который жил в хижине Орландо. Он больше не спал в ней.

Три дня его не было видно. Тогда я отправился в джунгли, туда, где трумаи соорудили из веток и одеял нечто вроде шалаша. Там, в гамаках, повешенных около маленького костра, прятались от солнечных лучей Тамуан, ныне Аруйаве, и еще один мальчик, которого звали теперь Калуэне. По идее они, подобно другим индейским мальчикам, должны были целый год не видеть дневного света.

Обычно мальчики сидят в таких случаях между стеной хижины и одеялом, их хорошо кормят, чтобы они растолстели. К концу моего недолгого пребывания в Васконселосе я едва мог узнать детей, с которыми познакомился по приезде. Свойственный индейцам темно-коричневый цвет кожи уступил место болезненной желтизне, какая бывает у туберкулезных японцев. По истечении года они должны были появиться и поразить своим видом все племя. «Кто этот красивый толстяк с такой светлой кожей?» — должны удивленно спросить индейцы.

Но в то утро меня поразил не сам Аруйаве, а два странных куска дерева, которые он держал в руках. Я спросил его, что это такое.

— Напиток, — ответил он, выполоскал сделанную из тыквы чашу и вымыл руки. Затем вырыл в земле ямку, поставил в нее чашу, чтобы она не опрокинулась, и налил в нее воды. Потом Аруйаве стал бить по куску дерева толстой палкой, пока оно не размочалилось, после чего плеснул на него воды. Дерево зашипело» Аруйаве пополоскал этот измочаленный кусок в чаше, и вода в ней стала пениться, как рекламируемая в журналах шипучка.

— Как это называется?

— Симбо.

— Ты хочешь сказать «тимбо», которым травят рыбу?

— Нет. Маленькое тимбо. Симбо.

— Для чего ты его пьешь?

— Чтобы стать толстым и крепким.

— И ты пьешь его каждый день?

— Нет, только сейчас. Когда я хожу к трумаи, я пью у них другие напитки.

— И долго тебе еще пить это?

— Пока не пройдет три лунных месяца. Тогда я стану мужчиной, вытащу вот это, — он показал на бамбуковые иглы в ушах, — и вставлю серьги с перьями тукана.

Мы договорились, что как-нибудь я возьму свою «пушку» и мы отправимся на охоту за туканами.

Несколько минут спустя Аруйаве выпил полчаши жидкости. Я тоже осторожно отхлебнул немножко: у напитка был пресный мыльный вкус. Аруйаве тем временем ощипал белое перо, оставив только кончик, и пощекотал себе в горле. Словно из крана, из него вылилось две пинты симбо.

— Я бы тяжело заболел, — объяснил он, — если бы симбо осталось внутри. (Незадолго перед тем у одного мальчика этот ужасный напиток вызвал полный паралич.)

Несколько недель я совсем не видел Аруйаве. Парашют его больше не мелькал на росчисти, и кто-то убрал лестницу, по которой он взбирался на помост, чтобы совершать свои прыжки. Никто не просил больше тху-кахаме спеть и не называл их лучшими певцами в Шингу.

Но вот однажды вечером с дерева послышался тихий свист, и я увидел Аруйаве. Он попросил меня принести о кухни немного рису; сам он пойти туда не мог.

— Почему тебе нельзя приходить на пост?

— Не знаю.

— Где ты пропадал все это время?

Он ответил, что травил рыбу на Кулуэни. Со мной говорил крепкий мальчик, он даже подрос и больше не хихикал..

— А где твой парашют, Аруйаве?

— Я отдал его ребенку.

Аруйаве спросил меня, сдержу ли я свое обещание и пойду ли охотиться с ним на туканов. Завтра? Да! С первым криком петуха.

Итак, на рассвете мы забрались в чащу леса, недалеко от Кулуэни. Мимо нас пронеслась стая обезьян. Словно птицы, они перелетали с дерева на дерево. Аруйаве скользнул за ними со взятым взаймы ружьем 22-го калибра. Раньше я не мог представить себе Тамуана с ружьем, но теперь это было совершенно естественно.

Я отправился на поиски дичи своим путем. Затем в лесу раздалось пять выстрелов, и я пошел на звук с подбитым индюком. Мальчик уныло сидел на бревне. Он всадил пять пуль в обезьяну, сидевшую высоко на дереве, но никак не мог поразить какой-либо важный орган. Обезьяна могла просидеть на дереве весь день.